Но что сказать Люсе? И как сказать? Жестко и открыто, не стесняясь и не выбирая выражений? Ведь Люся не постеснялась назвать Наташу бездарностью, так почему теперь Наташа должна стесняться сказать сестре то же самое? Или пощадить ее самолюбие, сказать, что ее повести и романы представляют несомненный интерес для экранизации, и тем самым дать Люсе и повод, и право продолжать считать себя умной и талантливой, щедро и бескорыстно жертвующей изрядную долю своей одаренности глупой и неудачливой младшей сестре? А может, все-таки сказать правду и тем самым вызвать на себя поток обвинений в зависти и в непонимании настоящей литературы?
На часах уже половина пятого утра. Часа через три Люся проснется и первым делом спросит у Наташи, прочла ли она хотя бы одну повесть. И нужно будет что-то отвечать. Но можно, в конце концов, сказать, что не прочла ни страницы, потому что устала и заснула. Это, конечно, выход, хотя на самом деле это лишь небольшая отсрочка, ведь Люся пробудет здесь еще неделю и непременно потребует, чтобы Наташа прочла рукописи.
Сна не было, и Наташа, накинув халатик, пошла на кухню, чтобы сделать себе чай. Едва успела она зажечь газ, как по коридору зашаркали старческие неуверенные шаги - Полина Михайловна. Наташа слишком давно и хорошо знала свою соседку, чтобы хоть секунду сомневаться: Полина хочет опохмелиться, у самой нечем, а будить соседей ночью совесть все-таки не позволяет. Три дня назад пожилая женщина от души выпила на поминках Александра Ивановича и потом периодически заглядывала к Казанцевым с разговорами о том, что на второй день нужно непременно помянуть, чтобы "покойнику легче лежалось", на третий - чтобы он не держал зла на тех, кто остался, и так далее. Все понимали, что старуха просто хочет выпить, молча наливали ей и подносили нехитрую закуску, не обращая внимания на выражение крайнего негодования на сухом Люсином лице.
- Чего не спишь-то? - послышался у Наташи за спиной сиплый голос.
- Не спится, Полина Михайловна, вот чайку хочу выпить.
- От бессонницы не чай надо пить. Другие средства есть, получше.
- Ну так я вам другого и налью, - вяло улыбнулась Наташа, доставая из холодильника початую бутылку "Пшеничной" - спасибо все тому же Славе Брагину, и с похоронами помог, и с продуктами для поминок. И жене его Рите спасибо огромное, в день похорон в семь утра примчалась, весь стол на себя взяла, а ведь труд немалый - на сорок с лишним человек наготовить. Конечно, она не одна была, ей еще две женщины помогали - подруги Галины Васильевны, но ведь они уже немолодые, за семьдесят, без Риты не справились бы.
Полина Михайловна с шумным всхлебом опрокинула в себя стопку водки и потянулась к открытой банке соленых огурцов, предусмотрительно выставленной Наташей из холодильника.
- Светлая память. Хороший был мужик Александр Иваныч. И ты хорошая баба, Наташка, душевная. А вот Люська ваша - стерва. И морда у ней злющая.
- Она не стерва, Полина Михайловна. Она несчастная. От Иринки ничего не слышно?
- А чего от нее может быть слышно? В деревне телефонов нету, в район не наездишься. Не бойся, не пропадет твоя Иринка, в деревне за ней пригляд хороший, там Колькина родня ее в ежовых рукавицах держать будет. У них не забалуешь.
- Ну дай-то бог.
Каждое лето Иринку отправляли на Урал, где в деревне жили родственники Николая. Сам Николай, отсидев положенное, к жене и дочери не вернулся, затерялся где-то, однако его тетка, к которой Иринку возили с малолетства, к девочке привязалась и с радостью ждала ее, не обращая внимания на семейные проблемы племянника. Да и Иринка ездила туда с удовольствием, за много лет она подружилась со своими деревенскими ровесниками и прекрасно проводила с ними время.
- Уж не знаю, чего там кому бог дает, - Полина Михайловна сочно хрустнула огурцом, - а только не нам. Ириночку осиротинил, сперва отца посадили, потом мать убили. За что, спрашивается? За какие такие грехи дите малое наказал? У тебя вот тоже отец помер, а ведь жить бы да жить еще Александру Иванычу, светлая ему память. Только эта живет как сыр в масле катается. Вот ты мне скажи, отчего такая несправедливость? Почему этой все, а мы страдать должны?
"Этой" Полина Михайловна упорно называла Бэллу Львовну. Несколько лет назад в пьяном запале она не уследила за своим рвущимся наружу антисемитизмом и произнесла - как выплюнула: "эта жидовка". Последовавшая за этим сцена надолго отпечаталась в дырявой памяти старенькой пьянчужки. Обычно строго-красивое Наташино лицо перекосилось от отвращения и брезгливости, а голос невольно сорвался на визг. Казалось, еще секунда - и она оторвет старухе голову. С тех пор Полина Михайловна за собой старалась следить, и произнося первое слово "эта", второе молча проглатывала.
- Как вам не стыдно, Полина Михайловна, - с упреком произнесла Наташа. - Бэлла Львовна сына потеряла.
- Как же, потеряла она, - проворчала старуха. - Жив-здоров, в Америке своей баклуши бьет, а мы тут в нищете должны…
- Перестаньте, - Наташа поморщилась, убрала в холодильник бутылку водки и банку с огурцами, выключила газ под закипевшим чайником, налила в чашку заварку. - Если бы Марик остался здесь, вам богатства бы не прибавилось. Ваша нищета - не его вина. А для Бэллы Львовны он все равно что умер, ведь она никогда его не увидит. Понимаете? Никогда не увидит.
- Ох, добрая ты, Наташка, всех жалеешь, обо всех заботишься. Только тебя одну никто не пожалеет, никто о тебе не позаботится, - запричитала Полина, стараясь уйти от опасной темы: она заметила, как недобрым огнем сверкнули Наташины глаза.
- У меня муж есть, он обо мне заботится. И пожалеет, если нужно будет.
- Да где он, этот твой муж-то?
- Под Мурманском, в Западной Лице.
- То-то, что в Лице этой, а не в Москве. Чего ж тестя хоронить не приехал? Бросил тебя одну на все про все.
- Он в плавании, я же вам говорила.
- Знаем мы эти плавания. А ты проверяла? Сказать-то все что угодно можно, а на самом деле как оно? Доверчивая ты, Наташка, тебя каждый вокруг пальца обвесть может. Нельзя людям верить без оглядки, они как твою веру почуют - так моментом на шею сядут. Ты меня послушай, я плохого не посоветую. Осторожнее надо быть.
Этот разговор Полина заводила уже не в первый раз, тема Наташиной безоглядной доверчивости и всеобъемлющей доброты, заставлявшей молодую соседку всем помогать и обо всех заботиться, была излюбленной у Иринкиной бабки-алкоголички. Наташа не пыталась ни спорить со старухой, ни переубеждать ее в чем бы то ни было, она прекрасно понимала, что главной целью этих "задушевных" бесед было внедрение в Наташино сознание мысли о том, что надо бы о них, то есть о Полине и ее внучке, заботиться получше, иными словами, не ограничиваться продуктами и одеждой для девочки, но и бабушке подбрасывать "на лекарства". Намеки Наташа пропускала мимо ушей, ибо знала, что "лекарство" у Полины всегда только одно - спиртное.