— Это ты меня так утешаешь? Шурик на такие глупости не способен. Он мужик, мачо. Вот по кумполу дать, другу морду разбить — это в его правилах…
Подруга села напротив Ирины и вдруг сменила тон на серьезный:
— Ир… Послушай, а у тебя действительно ничего не было с Антоном?
В комнате повисла пауза.
— Катя, ты что, дура? — Ирина изумленно смотрела на подругу. Она даже не в силах была выразить свое возмущение.
— Прости… Прости, Ириша… Это я так, на всякий случай. Все-таки я на твоей стороне. Хотелось бы быть уверенной, что все по справедливости.
Они опять помолчали. На улице завыла сирена «скорой помощи». Ира вздрогнула.
— Знаешь, Кать, я боюсь только одного… Что узнаю, где Шурик, только тогда, когда с ним произойдет что-то страшное. И меня мучает, что мы бездействуем. Мне кажется, что передо мной высокая стена. И я в нее бьюсь, бьюсь, чтобы пробить ее, а он где-то по ту сторону, и я не могу ничего сделать… Мне на прошлой неделе такой сон снился: как будто я стою перед высокой белой стеной и знаю, что по ту сторону Шурик. И знаю точно, что он попал в беду. И я колочу в стену, зову его и все бесполезно. А из стены… — она понизила голос и наклонилась к Кате, — торчат руки и ноги окаменевших людей. Это тех, кого не успели спасти…
Катя смотрела на нее округлившимися глазами как завороженная. Потом очнулась и испуганно вскрикнула:
— Тьфу-тьфу, совсем ты, Иришка, сбрендила. Это ж надо такое придумать! Окаменевшие люди! Ужас!
— Я не придумала, это правда было, во сне… А во сне очень часто у людей просыпается подсознание. Ясно тебе? И во сне мое подсознание мне подсказывало, что Шурика ждет беда… Это был вещий сон! А я вовремя не отреагировала. Нужно было прислушаться к своему подсознанию, какие-то меры принять…
— Мне ясно одно. Ложись-ка ты спать. А то на тебя без слез не взглянешь, совсем замученная. И главное, слушать тебя тоска. Полную галиматью несешь… Спи скорей, пусть тебе приснится твой муж румяный и веселый, наворачивающий прямо из сковородки жареную картошку.
— Я бы ему отбивную поджарила — такую большую, размером с лапоть, он любит, — вздохнула Ирина, и опять на ее глаза навернулись слезы.
— Вторая серия! — объявила Катя, обнимая подругу за плечи и осторожно промакивая ее глаза носовым платком.
Ирку жалко, самой впору слезу пустить. Но сколько же можно ныть? Действовать нужно, действовать! Вон сколько еще неохваченного народа, блокноты распухли от фамилий и номеров, а она уже выдохлась, будто такой уж тяжелый труд задать один-единственный вопрос: «Люди, где Турецкий?» Только время уже позднее, двенадцатый час. Как-то неловко в такое время этих людей беспокоить…
— Я сегодня у тебя ночую, не возражаешь? — спросила Катя и принялась открывать шкафы в поисках постельного белья.
Ира едва кивнула, даже особой радости не высказала. Но подруга понимала ее состояние и взяла инициативу в свои руки. В душе она осуждала Ирину. Зная характер Саши, могла бы вести себя поосторожнее. Какой муж выдержит, если его жена чуть ли не все вечера проводит в доме у чужого мужика? Даже если она преследует благородную цель — пытается отогреть его малолетнего сына, лишившегося матери. Но не всю же себя отдавать чужой семье, должен быть предел самопожертвованию. Все-таки своя семья должна быть на первом месте, в этом Катя не сомневалась. А Турецкий с его разумным эгоизмом, к тому же замешанном на ревности, поступил так, как и следовало ожидать. Вот Катя, совершенно посторонняя ему женщина, ничуть не удивилась, когда он сбежал от такой, мягко говоря, безрассудной жены. Просто удивительно, как Ира довела его до такого… Ведь вроде неглупая женщина, к тому же еще психолог по образованию… Значит, другим советы она может давать, а со своей семьей разобраться не в состоянии. Вот уж действительно говорят — сапожник без сапог.
Катя уже давно постелила себе на диване, уже и улеглась, уютно свернувшись калачиком, а Ира как ушла в ванную, так и застряла там. Небось опять плачет под шум льющейся из душа воды…
Катя не выдержала, вскочила с дивана, босиком подбежала к ванной и забарабанила в дверь:
— Ты там жива?
— Жива, — послышался насморочный голос подруги. Конечно, плачет… — Дай мне спокойно поплакать! Должна же я выплеснуть негативные эмоции?!
Нет, психолог — это, скорее всего, одновременно и псих. Ну виданное ли дело изъясняться с подругой на таком диком языке?
Наконец дверь распахнулась, появилась горемычная подруга, закутанная в банный халат и с чалмой из полотенца на голове. Вроде бы уже успокоилась. Прошелестела своими тапочками по паркету мимо дивана, даже не остановилась, чтобы пожелать спокойной ночи. Ну и характер!
Дверь в спальню Ирина оставила полуоткрытой. Катя прислушалась к возне подруги. Скрипнула кровать, щелкнул выключатель ночной лампы на тумбочке. Слава богу, хоть не шмыгает носом и не всхлипывает. Пускай подумает над своим поведением. А Катя пригрелась под пуховым одеялом и вскоре уснула. Утро вечера мудренее. Все проблемы — и свои и чужие — она решала на свежую голову. Потому что из опыта знала: почему-то ночью все кажется гораздо хуже и безнадежнее.
На кухне противно воняло помоями. Опять мать готовит свое варево для свиней на газовой плите.
— Сколько говорил тебе, вари на дворе. Для чего я тебе там печку поставил? — стал выговаривать ей Павел.
— Сынок, ноги у меня болят… — виновато начала оправдываться мать. — Надо же и дрова натаскать, и в топку их подбрасывать. А я когда наклоняюсь, у меня голова болит. На газу все-таки легче…
— Все у тебя болит… Вчера спина болела, позавчера руки… Раз ты такая хворая, лежи и не вставай. Нехай бабка работает. Она никогда ни на что не жалится, — рассмеялся недобрым смехом Павел.
— Да ты что, сынок? — не на шутку испугалась мать. — Бабка сама едва ходит.
— Ну, гляжу — прямо дом престарелых. Бабка ноги едва таскает, ты вся такая хворая, отец едва дышит, хрипит как в последний раз…
— Ну, шо поделаешь, года пришли… — Мать смахнула слезу с морщинистой щеки.
В свои шестьдесят восемь она выглядела на десять лет старше. Работала всю жизнь — сразу после окончания восьмилетки пошла в колхоз и пахала, пока не наступили времена демократии и колхоз не развалился. Жизнь в станице пошла наперекосяк, народ растерялся, не зная, куда себя девать. Кто-то подался в город, кто-то пустился в пьянство, а остальные пытались выжать из своего хозяйства все, чтобы и самим не голодать, и на продажу в город было что отвезти. Со своих огородов голодать-то никто не голодал, но нужны были деньги и на остальные надобности.
Неожиданно в их станицу нагрянула целая делегация. Возглавлял ее совсем молодой, но уже представительный мужчина, важный, с небольшим брюшком. В сопровождении свиты из таких же городских и важных мужиков он обошел здание полуразвалившейся фермы, заглянул в бывший сельсовет, поговорил с председателем колхоза. Вскоре горожанин оформил документы на ферму и получил ее в свои владения. Отныне она называлась агрофирмой. За два месяца бригада местных строителей, которая соскучилась по настоящей работе, отстроила ее. Завезли поросят. Мать Кудри подсуетилась одной из первых, вовремя поняла, что на всех работы не хватит. Бросилась в ноги бывшему председателю колхоза Николаю Семеновичу, который отныне стал правой рукой городского хозяина. Опять впряглась в тяжелую работу, теперь уже скотницы, — и так до самой пенсии. Совсем недавно перенесла операцию, ей удалили полжелудка, и теперь не было в ней прежней проворности и ловкости. Ходила медленно, осторожно, как будто постоянно прислушиваясь к своему внутреннему состоянию. Муж до недавних пор ремонтировал сельхозтехнику и хоть был уже старый и хворый, но руки имел золотые, голова варила хорошо, и его уважали. Но теперь и он ослабел, все прибаливал, и приглашали его на прежнюю работу только в качестве советчика в особо сложных случаях.