— Дура… Больше меня не увидишь…
— Да, это будет большой потерей. Такого полюбовника у меня еще не было. Может, и не будет, — в раздумье сказала она и устремила свой затуманенный взгляд в окно, как будто видела там вереницу будущих своих любовников, ни один из которых не мог сравниться с Кудрей.
Пашка вдруг испугался ее спокойного и даже безразличного тона.
— Лида, я пошутил. Никуда я от тебя не денусь. Вот исполнится мне восемнадцать, поженимся. Все время вместе будем. А то мне ночи всегда мало… — Он игриво ущипнул ее за грудь, неумело пытаясь загладить маленькую размолвку.
— Это я тебя таким сделала, что тебе ночи мало. Бедный ты мой Кудря, отравила я тебя, испортила. Неплохой мальчик был, а теперь ни себя, ни людей не жалеешь.
Почему-то эти слова совсем не понравились Кудре. Терпеть не мог вот такого жалостливого к себе отношения. Притом от кого? От гулящей девки, хоть и любил он ее и жизни без нее себе не мыслил.
— А я людей никогда не жалел! — жестко сказал он. — Только раньше мне на них наплевать было, а теперь они мне мешают. Некоторые…
Лида только молча взглянула на него.
Отец надумал отвезти на базар двух свиней, которых откармливали все лето и осень на продажу.
— Поедешь со мной в Тихорецк, — приказал он сыну.
— А почему не в Ворыпаевку? Туда же ближе! — Пашка знал, что если они отправятся в Тихорецк, то поездка затянется дня на три. Там у отца были друзья, которых он непременно захочет навестить, а они обычно оставляли на ночлег. Потому что гостевание переходило в обыкновенную и продолжительную пьянку, после чего все в бессознательном состоянии заваливались спать.
— В Тихорецке за свиней дороже дают. Больше выручим.
Вернулись действительно на третий день. Мать радостно хлопотала, накрывая на стол, потом любовно пересчитывала деньги. Пашке не сиделось за столом. Едва утолив голод, он уже хотел рвануть к Лиде, поскольку уроки в школе уже закончились и она могла быть дома.
— Ты куда? — остановила его мать.
— Та так, прогуляться, — ответил он, расчесывая перед зеркалом свой пышный чуб и внимательно рассматривая на лице небольшие ямки, которые остались от прыщей.
— Если к учительше, то она вчера уехала, — мимоходом бросила мать, убирая со стола посуду.
— Куда это она уехала? — Пашка удивленно взглянул на мать. Лида ничего не говорила о том, что собиралась куда-то уезжать.
— А холера ее знает. Собрала свой чемоданчик, дитя в руки и на большом грузовике, КамАЗе или как его там…
Пашка не дослушал ее и побежал к Лидиному дому. Окна закрыты, дверь заперта. На пороге лежит записочка, придавленная камешком, чтобы ветром не унесло. Он пробежал ее глазами и грязно выругался. Текст был короткий: «Прощай, Кудря, и не ищи». Соседка баба Груня, смахивая слезы сухоньким кулачком, рассказала, что Лида рассчиталась в школе еще в пятницу, а вчера за ней приехал грузовик и какой-то чернявый, как турок, парень подхватил ее чемоданчик и они уехали неизвестно куда.
— И дытыну забрали. Зачем она им? Лучше бы мне оставили, пока не устроятся…
— Как это — устроятся? — Пашка был уверен, что это очередной загул Лиды. Прошвырнется, утешит свою поганую природу и вернется. Тут он ей и покажет, где раки зимуют.
— Так они жениться собрались. Лида мне так и сказала: «Бабушка, это мой жених. Мы с ним далеко едем, у него дом и сад, живет один. Он дальнобойщик. Я теперь сама себе буду хозяйкой». Ой, как мне жалко девочку, — запричитала бабка. — Она в меня вчепилася, отпускать не хотела!
— А Лида как? Радовалась, шо уезжает?
— Радовалась… — вздохнула соседка. — Улыбалась, меня поцеловала на прощание. А про тебя ни слова…
Пашка, как потерянный, побрел домой. Забрался на сеновал и не выходил оттуда до самого утра. Мать с отцом радовались, что гулящая девка уехала. А то, что парень переживает, — ничего, утрясется. Забудет ее скоро. Вон сколько девок красивых в станице. Неужели не найдет себе, когда время придет жениться? Им не приходило в голову, что девушки его боялись и обходили стороной, считая порченым.
А Пашка пошел в парикмахерскую и попросил Катьку постричь его наголо. Словно хотел изменить не только жизнь, привыкая жить без Лиды и ее неутоленной страсти, но и внешность. Еще через неделю поставил родителей перед фактом: едет в Тихорецк. Хочет найти там работу, не все же в деревенской глуши свою молодость растрачивать… Пора выходить на широкие просторы.
Шло время. Павел перебрался в Ворыпаевку, приезжал домой нечасто. Всегда при деньгах, с подарками для родителей. Говорил, что нашел хлебное место на железнодорожной станции. Родители радовались солидному виду сына, соседи завидовали. Их сынки, которыми в свое время верховодил Пашка, выросли, но особых успехов в жизни не добились. Только Антон Верхозин выбился в люди — занимал руководящую должность в Ворыпаевке и приезжал в станицу навестить родителей на служебной машине. С Пашкой здоровался за руку, о чем-то они говорили солидно, как зрелые мужчины. Обоим было уже по двадцать четыре года. Жизнь менялась, у Павла появилась своя машина — предмет гордости родителей. Приезжая домой, постоянно вел переговоры по мобильному телефону, удивляя родителей и соседей.
— Наш Пашка — как министр столичный, — с гордостью говорила мать. — Даже на отдыхе без него обойтись не могут.
А он иногда, приезжая на три дня, срывался после очередных телефонных переговоров уже на следующий. Мог месяц не давать о себе знать, а потом гостить у родителей неделю подряд, что они почитали за счастье.
С девушками у него не складывалось. Начал гулять с бедовой Настей, дочерью механика Григория Васильевича, но очень скоро она стала бегать от него, как от чумы. С ней что-то творилось. И как родители не добивались, ничего не объясняла. Лицом почернела, смотрела затравленным взглядом, на улицу почти не выходила. Сказалась больной и стала приходить в себя, только когда Пашка уехал в город. Настины родители эти два события никак не связали. Только мать переживала, что кто-то сглазил ее живую, веселую Настю.
Как-то Пашкин отец поехал в Ворыпаевку на рынок и, пока продавал свинью, наслушался всяких страстей про банду Кудри, которая каждый месяц обирает торговцев и творит прочие непотребные дела.
— А шо ж на них — управы нет? — удивился старый Опанасенко. — Милиция куда смотрит?
— Ему в руки, — съехидничал сосед по торговому месту. — У них рука руку моет. Хорошо, шо сегодня эти бандиты не заявились. А то пришлось бы деньги отдавать.
— А хоть как он выглядит — этот Кудря? Шоб хоть знать, кого опасаться, если появится.
— Здоровый, лысый, глаза лютые. И все его бандиты при оружии. У кого нож, кто с наганом ходит. Один руки в карманах все время держит, его охранник будто. Говорят, у него в каждом кармане по нагану.
Опанасенко решил от греха подальше больше в Ворыпаевку не ездить. Знал свою горячую натуру. Представил, что бандиты начнут деньги требовать, а он полезет в драку — свое добро отстаивать. А силы у него далеко не те, что прежде.