Теперь можно было возвращаться в «Глорию», однако он все-таки решил «проводить» парня до дома, «так, на всякий случай», чтобы потом не изводить себя упреками, случись вдруг что-нибудь с ним по дороге.
Забыв свой мобильник дома, Голованов смог позвонить Турецкому только ближе к вечеру, когда приехал в «Глорию», и, рассказав ему о «доме с аркой», где «мальчишечка отоваривается наркотой», спросил, не скрывая злости:
— Что думаете делать, Александр Борисович? — В подобных случаях он величал его по имени-отчеству, а не привычным «Саша». — Будете ждать у моря погоды, считая, что все это разрешится само собой? Или все-таки…
— Ты опять предлагаешь вариант Васильева?
— Да!
— Пока что исключено!
— Но почему, Саша?! Почему?
— Сегодня мне позвонил отец Игната, Шумилов, и… Короче говоря, он уже знает, что его сын увлекся дурью, но при всем при этом продолжает утверждать, что все это всего лишь детская блажь, так сказать, дань нынешней моде, мол, именно так у Игната выплескивается переходный возраст, однако при всем при этом просил помочь ему с Игнатом, но только…
— Только без милиции! — усмехнувшись в трубку, закончил его мысль Голованов.
— Да, без нее, родимой.
— Но ты-то понимаешь, что, идя на поводу у его папаши, которому не светит, чтобы ему тыкали в глаза сыном-наркоманом, мы можем упустить парня!
— Я то понимаю, — повысил голос Турецкий, несколько оскорбленно покоробленный словом «упустить», с силой произнесенное Головановым. — Да и сам Шумилов, как я думаю, плевать хотел на твое общественное мнение. Здесь, Сева, все гораздо сложнее…
— Это ты так думаешь! — вклинился в монолог Турецкого Голованов. — Да, ты, Александр Борисович Турецкий, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России! Потому что ты, Саша, защищаешь сейчас честь семьи своего друга, его имя, а заодно… прости меня, Саша, и себя, любимого. Потому что окажись под колпаком оперов Васильева твой крестник…
Голованов оборвал себя на полуслове, и только его тяжелое дыхание выдавало его состояние.
— Ты все сказал? — угрюмо произнес Турецкий, задетый за живое словами Голованова.
— Думал, что все, — устало произнес Голованов. — В общем, Саша, ты можешь поступать, как считаешь нужным, все-таки Игнат твой крестник, да и папаша его с шорами на глазах живет. Но я все эти дни наблюдал за парнем, видел, как день ото дня, когда заканчиваются его домашние припасы, меняется его настроение и каким он становится в последний день. И хочу тебя заверить, Саша, если не принять каких-то срочных и радикальных мер…
— Хорошо, я тебя понял, — перебил Голованова Турецкий. — Но мне надо подумать и все серьезно взвесить.
Помолчал и добавил негромко:
— Ты уж извини меня за грубость.
— Ничего, бывало и хуже.
— Извини! И дома что-то с Ириной не клеится, да еще Шумилов с Игнатом… Извини! И еще одно. Не в службу, а в дружбу… Попаси еще немного Игната. Боюсь, как бы он не натворил чего-нибудь в эти дни.
В этот вечер Голованов напомнил о себе Турецкому еще раз, но уже звонком по домашнему телефону.
— Ирина дома? — спросил он, когда в телефонной трубке послышался голос Турецкого.
— А где же еще ей быть в это время?
— Ты бы не мог пригласить ее к телефону?
— Что, не хватило времени в «Глории» наговориться?
Судя по его взвинченности, можно было бы догадаться, что позвонил Голованов не совсем в удобный час, что Александр Борисович опять попер на жену, однако Голованову уже надоели все их разборки, участие в которых принимал едва ли не весь состав «Глории», и он уже чуть жестче попросил:
— И все-таки, позови!
— Господи, как же все хотят мою жену! — вдруг взвился Турецкий. — То Плетнев домогался, теперь вот ты…
— Идиот! — громыхнул басом Голованов, и в этот момент трубку взяла Ирина.
— Сева, ты?
— А кто же еще скажет твоему ненаглядному, что он полный идиот?
— М-да, — согласилась с ним Ирина, — пожалуй, только ты. Но было бы лучше, если бы ты сказал ему об этом не по телефону, а в глаза. А я подтвержу этот диагноз.
— Обидится, пожалуй, — хмыкнул Голованов.
— Ничего, на обиженных воду возят. Может, и поумнеет после хорошей встряски.
Она замолчала было, видимо думая о чем-то своем, однако тут же спохватилась и как-то очень устало произнесла:
— Прости, Сева, ты что-то хотел спросить?
— Точнее попросить.
— О чем?
— Тебе твой Турецкий уже рассказал об Игнате? Я имею в виду его сегодняшний вояж к оптовику.
— Да, конечно, — чисто по-бабьи вздохнула она. — Такое несчастье с парнем!
— А его папаша, как сказал мне твой Турецкий, продолжает убеждать себя и всех нас, что у мальчика переходный период, можно сказать, ломка голоса, и все это образуется само собой.
Он замолчал было, но тут же сорвался в крик:
— Этот идиот Шумилов, он что, думает, что, как только он отправит своего отпрыска в эту говенную Сорбонну, так там все сразу и закончится?! Хрена! Там его сразу же подберут ушлые университетские ребятишки, как только почувствуют его реакцию на дурь. И вот это, Ира, уже будет конец! Если не тюрьма, то…
Голованов замолчал, оборвав себя на полуслове, молчала и Ирина Генриховна. Наконец спросила негромко:
— Что ты предлагаешь?
— Чтобы ты подключилась к этому делу.
— Но как?
— Ты должна переговорить с отцом Игната. Как мать, как женщина, как психолог в конце концов. И убедить его в необходимости проведения обыска в комнате Игната.
— Ты хоть понимаешь, о чем ты говоришь? — взорвалась Ирина Генриховна.
— Ты меня не поняла. Я имел в виду не обыск в прямом смысле этого слова, а возможность ткнуть отца носом в ту дурь, которой сейчас пользуется его сынок. Может, это убедит его в реальности происходящего.
— А ты уверен, что Игнат эту гадость хранит дома?
— Абсолютно!
Ирина Генриховна долго, очень долго молчала, видимо не решаясь принять окончательное решение, и когда заговорила, то в ее голосе уже были просящие нотки:
— Может, ты все-таки переговоришь с Сашей? Все-таки он, а не я крестила Игната.
— Не уверен, что он сможет врубиться в ситуацию. Слишком много завязано сейчас на Игнате.
Снова долгое, какое-то очень тяжелое молчание, и наконец:
— Хорошо! Я… я попробую поговорить с ним, но… Сам понимаешь, обещать что-либо не могу.
— И все-таки постарайся убедить Шумилова. Буду ждать твоего звонка.