Медленно продвигаясь по направлению собора Св. Патрика, отряд неожиданно обнаружил, что непроглядная тьма освещается огненным мерцанием. Дагенхем закричал и бросился вперед. Взрыв, открывший подвалы Св. Патрика, расколол перегородку между склепами двух зданий. Через искромсанные разрывы в земле и камне открывался вид дна ада.
В лабиринте искореженных труб, балок, камней, проволоки и металла лежал Гулли Фойл. Его освещало мерцающее сияние сверху и маленькие языки пламени вокруг. Одежда на нем горела. На его лице пылала татуировка.
— Боже мой! — воскликнул Йанг-Йовил. — Горящий Человек!
— Что?
— Горящий Человек, которого я видел на Испанской Лестнице. Впрочем, сейчас это уже неважно. Как нам быть дальше?
— Идти вперед, разумеется.
Слепящий белый плевок меди внезапно упал сверху и с громким чавканьем расплескался в десяти футах от Фойла. За ним последовал второй, третий. Начало образовываться маленькое озеро. Дагенхем и Йанг-Йовил опустили лицевые пластины своих костюмов и полезли через щель. После трех минут отчаянных попыток им стало ясно: они не смогут подобраться к Фойлу. Снаружи пройти через лабиринт оказалось невозможно. Дагенхем и Йанг-Йовил попятились назад.
— Нам к нему не подойти, — прокричал Дагенхем. — Он может выбраться сам.
— Каким образом? Он очевидно не в состоянии джан — тировать иначе бы его здесь не было.
— Он может ползти. Смотри. Налево, потом вверх, назад, обогнуть балку, поднырнуть под нее и выпихнуть тот спутанный клубок проволоки. Внутрь нам его не протолкнуть.
Край озера расплавленной меди медленно ползло к Фойлу.
— Если он сейчас же не вылезет оттуда, то зажарится заживо.
— Ему надо подсказать, что делать. Они начали кричать: — Фойл! Фойл! Фойл!
Горящий человек в лабиринте двигался еле— еле. Шипящий металл полыхал огнем.
— Фойл! Поверни влево. Ты слышишь? Фойл! Поверни влево и лезь наверх. Потом… Фойл!
— Он не слушает… Фойл! Гулли Фойл! Ты слышишь нас?
— Надо послать за Джиз. Может быть, он ее послушает.
— Нет, лучше за Робин.
— Согласится ли она? Спасти именно его?
— Ей придется. Это больше, чем ненависть. Это больше, чем все на свете. Я приведу ее.
Йанг-Йовил повернулся, но Дагенхем остановил его.
— Погоди, Йео. Взгляни на него. Он мерцает.
— Мерцает?
— Смотри! Он… исчезает и появляется. Часто-часто. Вот он есть, а вот его нет.
Фойла словно била мелкая дрожь. Он напоминал неистово трепещущего мотылька, плененного манящим огнем.
— Что это? Что он пытается сделать? Что происходит? А Фойл тем временем пытался спастись. Как загнанный зверь, как раненная птица, как бабочка, заманенная открытой жаровней маяка, он отчаянно бился… опаленное измученное создание, из последних сил пытающееся выжить, кидающееся в неведомое.
Звук он видел. Воспринимал его как странной формы свет. Они выкрикивали его имя. Он воспринимал яркие ритмы:
Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л
Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л
Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л
Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л
Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л Ф ОЙ Л Движение казалось ему звуком. Он слышал корчащееся пламя, слышал водовороты дыма, мерцающие глумящиеся тени… Все обращались к нему на странных языках.
— БУРУУ ГИАР РУУАУ РЖЖИНТ? — вопрошал пар.
— Аш. Ашша. Кири-тики-зи мдик, — причитали мельтешащие тени.
— Ооох. Ааах. Хиии. Ччиии. Оооо. Аааа, — пульсировал раскаленный воздух. — Ааах. Мааа. Пааа. Лааааа!
И даже огоньки его собственной тлеющей одежды шипели какую— то белиберду в его уши: — МАНТЕРГЕЙ-СТМАНН! УНТРАКИНСТЕЙН ГАНЗЕЛЬСФУРСТИН-ЛАСТЭНБРУГГ!
Цвет был болью… жаром, стужей, давлением, ощущением непереносимых высот и захватывающих дух глубин, колоссальных ускорений и убийственных сжатий.
КРАСНОЕ ОТСТУПИЛО
ЗЕЛЕНОЕ НАБРОСИЛОСЬ
ИНДИГО С ТОШНОТВОРНОЙ СКОРОСТЬЮ ЗАСКОЛЬЗИЛО ВОЛНАМИ,
СЛОВНО СУДОРОЖНО ТРЕПЕЩУЩАЯ ЗМЕЯ Осязание было вкусом… прикосновение к дереву отдавало во рту кислотой и мелом. Металл был солью, камень казался кисло-сладким на ощупь, битое стекло, как приторное пирожное, вызывало у него тошноту.
Запах был прикосновением… Раскаленный камень пах как ласкающий щеку бархат. Дым и пепел терпким шероховатым вельветом терли его кожу. От расплавленного металла несло яростно колотящимся сердцем. Озонированный взрывом воздух пах как сочащаяся сквозь пальцы вода.
Фойл не был слеп, не был глух, не лишился чувств. Он ощущал мир. Но ощущения поступали профильтрованные через нервную систему исковерканную, перепутанную и короткозамкнутую. Фойл находился во власти синестезии, того редкого состояния, когда органы чувств воспринимают информацию от объективного мира и передают ее в мозг, но там все ощущения путаются и перемешиваются друг с другом. Звук выражается светом, движение — звуком, цвета кажутся болью, прикосновения — вкусом, запах — прикосновением.
Фойл не просто затерялся в адском лабиринте под собором Святого Патрика, он затерялся в калейдоскопической мешанине собственных чувств. Доведенный до отчаяния, на самой грани исчезновения, он отказался от всех порядков и привычек жизни, или, может быть, ему в них было отказано. Из сформированного опытом и окружающей средой существа Фойл превратился в зачаточное, рудиментарное создание, жаждущее спастись и выжить и делающее для этого все возможное. И снова, как и два года назад, произошло чудо. Вся энергия человеческого организма, целиком, каждой клетки, каждого нерва, мускула, фибра питала эту жажду. И Фойлу удалось-таки джантировать в космос.
Его несло по геопространственным линиям искривленной вселенной со скоростью мысли, далеко превосходящей скорость света. Пространственная скорость была столь пугающе велика, что его временная ось отошла от вертикальной линии, начертанной от Прошлого через Настоящее и Будущее. Он мчался по новой, почти горизонтальной оси, по новой геопространственной линии, движимый неисчерпаемыми возможностями человеческого мозга, не обузданного более концепциями невозможного.
Снова он достиг того, чего не смогли Гельмут Грант, Энрико Дандридж и другие экспериментаторы, так как паника заставила его забыть пространственно-временные оковы, обрекшие на неудачу все предыдущие попытки. Он джантировал не в Другое Место, а в Другое Время. Произошло самое важное. Сознание четвертого измерения, завершенная картина Стрелы Времени и своего положения на ней, которые заложены в каждом человеке, но находятся в зачаточном состоянии, подавляемые тривиальностью бытия, у Фойла выросло и окрепло. Он джантировал по пространственно-временным линиям, переводя «i» — квадратный корень из минус единицы — из мнимого числа в действительность действием воображения.