— А что за история все-таки?
— А история такая… Осенью, где-то, по-моему, уже в конце октября, некий водитель мусоровоза объезжал ближайшие дома, соответственно загружая свою машину мусором и прочими объедками… Все дома тут с мусоропроводами, а его «карета» — выпуска, наверное, года эдак семьдесят пятого, то есть открытая. Процесс выглядит так: подгоняет он свой мусоровоз к месту вывода мусоропровода, открывает камеру и ждет, пока вся дрянь ссыплется в кузов.
— Кажется, я догадываюсь, что именно ему ссыпалось вместе с мусором, — передернуло Турецкого.
— Не сомневаюсь… — мрачно подтвердил доктор. — Говорят, таких историй по Москве и по России, увы, сотни, если не тысячи… Да, Александр Борисович, именно то самое — завернутый в газеты и, как выяснилось, еще живой младенчик… Слава богу, это был последний мусоропровод, который водитель в тот объезд опорожнял. Мужик стоял рядом, внимательно следил, чтобы не перезагрузиться… Ну и углядел сверток… Остановил процесс, поскольку ему почудилось, что из свертка что-то пищит…
— Черт знает что… — пробормотал Александр Борисович, едва сдержавшись, чтобы не выругаться.
— М-да… Ну мамашу, конечно, быстро вычислили, детали мне неизвестны, но дело не в этом. Водитель помимо жилых домов и наши корпуса обслуживал, про роддом знал. И, обнаружив этот, с позволения сказать, сюрприз, кинулся как ошпаренный вместе с мальчонкой — это был мальчик — сюда… Как раз дежурила Галина… Видели бы вы этого младенчика! Семимесячный по всем признакам, но крошечный, дохленький, скорее на кузнечика похож, чем на ребенка… Никто не верил, что нам удастся его выходить, кроме Журкиной.
— Выходили?.. — с замершим сердцем поинтересовался Турецкий.
— Вы знаете, Галя здесь, возле этого мальчонки, дневала и ночевала, сама ему имя дала — Костиком назвала… Да не просто выходила!.. У ее дочери с мужем детишек по каким-то причинам не было… Словом, уговорила она их этого Костика усыновить, а мы в свою очередь на все педали нажали, все свои связи и знакомства использовали, чтобы ей в этом благородном деле помочь! И сейчас у Галки любимая тема — какой у нее замечательный внучек Костенька растет! А?!
— Ну и ну!.. — Чтобы прокомментировать рассказ доктора, других слов у Александра Борисович не нашлось: а он, дурак, еще подозревал, глядя на Галину Викторовну, эту шумную и, как ему казалось, не в меру резкую врачиху в бесчувственности и чуть ли не хамстве.
— Ну, — продолжил Семен Львович, — а теперь вернемся к нашим баранам… Это я насчет бочки с порохом… За саму Ирину Генриховну вы не волнуйтесь, у нее хорошая конституция, вполне приспособленная и к вынашиванию, и к родам…
— Почему тогда?.. Неужели все дело в возрасте?! — с горечью воскликнул Турецкий.
— И в этом тоже, — кивнул доктор. — Но главное вот здесь… — Он осторожно постучал себя по лбу пальцем. — Подкорка называется… У вашей жены, Александр Борисович, очень своеобразная нервная система, я порой и сам мысленно руками развожу… Как только начинает нервничать — все, весь организм вразнос… А ведь все, что чувствует мать, моментально передается плоду!
— Что же делать?.. — жалобно пробормотал Александр Борисович.
— Не волновать ее, — вздохнул Зоскин. — У нее, знаете ли, беспокойство за вас, я бы сказал, в подсознании сидит… Даже не просто беспокойство — страх. Беременные очень легко зацикливаются на определенных обстоятельствах и людях, такова особенность их психики, которая и после родов будет давать знать о себе еще несколько месяцев. Мы этот период называем периодом лактации: с одной стороны, женщины кормят в это время ребенка, с другой — организм у них активно перестраивается в обратном порядке, возвращаясь в нормальный режим… Словом, я все это к тому, что придется вам потерпеть. — Господи, да я готов терпеть сколько нужно, лишь бы с Ирой и с малышкой все обошлось!..
— Будем надеяться на лучшее, давайте за это и выпьем! — ободряюще улыбнулся доктор. — Вам, вероятно, уже пора на работу, идите и не волнуйтесь: в ближайшие полтора часа Ирина Генриховна побудет под присмотром сестры под капельницей, а там и Екатерина объявится, она звонила…
Уже выйдя из корпуса, Турецкий сообразил, что Семен Львович, наверное, совсем не зря всего лишь выразил надежду на лучшее, ни о каких гарантиях, что все будет хорошо, и речи не было… И невольно вздрогнул, почти реально услыхав взвизгнувшее, недоброй памяти «Вива, Кальман!..»… Так они тогда назвали то дело, из-за которого Александр Борисович Турецкий много лет назад в первый раз побывал в этом роддоме, на том же этаже, где сейчас лежала его жена. Он и тогда был лучшим из лучших… Какой же шел год? Восемьдесят третий?.. Восемьдесят пятый?..
О том, что в Москве объявился очередной маньяк, сама столица знала исключительно по слухам: времена стояли такие, что никому и в голову бы не пришло сообщить об этом официально — как известно, в советском государстве, самом справедливом, самом счастливом для своих граждан, к тому же обладавшем самым светлым будущим, никаких маньяков появиться просто-напросто не могло! Откуда, если все всем довольны, счастливы и равны между собой?.. Вот потому-то дело о нем и шло под грифом секретности, а в Генеральную прокуратуру, непосредственно к тогда еще молодому «важняку» Турецкому попало, когда число жертв достигло пятнадцати человек.
Впрочем, винить в этом тех, кто занимался им до Александра Борисовича, было трудно. Следовало считать и вовсе чудом тот факт, что его предшественники пришли к выводу относительно маньяка: убийства мало что объединяло, помимо способа, которым они осуществлялись. Да и способ-то был в принципе весьма распространенный у всевозможного хулиганья — все жертвы получали тяжелейший удар по голове, наносился который, правда, не первым, что подворачивалось убийце под руку, а каким-то непонятным предметом, судя по ране — с множественными острыми выступами правильной формы…
Пожилой эксперт-криминалист, когда Турецкий заявился к нему, дабы выяснить личное мнение о неизвестном орудии убийства, возможно, имеющееся, но не вошедшее в отчет, долго размышлял, прежде чем ответить, и наконец решился:
— Ну, разумеется, я и сам над этим думал… — он вздохнул и пожал плечами. — Вносить в отчет единственное, что приходит в голову, было как-то глупо… Вы имеете представление о том, что такое булава?.. Ну, та самая, которая фигурирует в русских народных сказках?..
— Самое смутное, — признался Турецкий.
— Вообразите себе, молодой человек, дубину, тяжелый конец которой сделан в виде шара, утыканного выточенными на нем острыми шипами… Например, пирамидальной формы.
— Теперь вспомнил, — обрадовался Александр Борисович. — Вы хотите сказать… — Я хочу сказать, что орудие убийства именно такую булаву и напоминает. Я бы на вашем месте обратил внимание на сотрудников тех музеев, где такие раритеты имеются… Ничего другого в голову просто не приходит.
И ничего другого для начала, во всяком случае, не пришло в голову и Турецкому, потерявшему на этой самой проверке уйму времени — абсолютно безрезультатно. Правда, одновременно он тщательно изучал сводки по СССР об аналогичных преступлениях. В свое время это тоже принесло свой результат. Но не в самом начале расследования. Однако иного пути в первые недели не просматривалось: помимо предположительного орудия убийства жертвы ничего не связывало. Среди них были и мужчины, и женщины, причем самого разного возраста — от шестнадцатилетнего подростка до сорокасемилетней женщины. Блондины и брюнеты, худые и толстые, и никто из них не был связан между собой ни профессионально, ни хотя бы отдаленным знакомством… Тупик!