Девушка взмахнула ею, и мотоцикл почти прыжком рванул вперед, огласив сонную, провинциальную улицу ревом мощного мотора. Через десяток секунд все стихло вдали.
Антон постоял, посмотрел вслед, грустно усмехнулся и стал подниматься по ступеням к двери. За ней наверняка должен был находиться пост дежурного милиционера.
Утро для всех коренных жителей и приезжих в этом городе началось с двух главных вопросов: дали свет или нет? И если нет, то когда дадут? Немедленно следовало и разочарование: света не было, и когда будет, одному Богу известно. По городу поползли, словно распространяясь волнами от брошенного в воду камня, вполне правдоподобные слухи о том, что в компьютерной программе, о которой так много и хвастливо заявляли ее создатели — из местных умельцев, — произошел непредвиденный сбой, после чего лавиной пошло так называемое веерное отключение городских объектов от единой системы энергопитания. Одним словом, во всем виновато городское руководство, которое поручило подготовить программу и принять на себя управление сложнейшей хозяйственной отраслью непрофессионалам, а проще говоря, неучам. И когда произошло неверное распределение электроэнергии, резко увеличилась нагрузка на подстанции, возникло перенапряжение в сетях — порядка миллионов киловатт, после чего система, работавшая к тому же в тестовом режиме, естественно, не выдержала таких сумасшедших перенагрузок. Иначе говоря, местные программисты, не имевшие опыта внедрения подобных крупных компьютерных систем управления, оказались далеко не на высоте.
Но это говорили те, кто хоть как-то разбирались, или делали вид, что разбираются, в сложившейся ситуации. А для обыкновенных жителей города, грубо говоря, для его обывателей это означало, что в их квартирах потекут холодильники, простоявшие всю ночь без электричества. И в магазинах — больших и малых — это предвещало огромные убытки. Там ведь не кило сосисок хранилось, как в домашнем холодильнике, а тонны и тонны мяса, рыбы, птицы. Та же печальная участь ожидала и торговые предприятия, связанные с питанием — широкую сеть ресторанов, кафе, закусочных, — город-то южный, лето, отпускная пора, полно приезжего народа…
Но еще большая беда, поистине катастрофа, надвигалась на городскую больницу…
Ориентируясь на подсказки той компании, в которой провел ночь, а больше на собственную память, хоть и давнее это было дело, Александр Борисович Турецкий отыскал-таки и улицу Гвардейцев, и нужный ему дом номер пятнадцать.
Он, конечно, помнил, что теткин дом с голубой верандой, сложенный частично из дерева, частично из кирпича и даже самана, окружал небольшой, но густой сад, где росли яблони, черешни, тутовое дерево. И еще росла одна жердёла — это мелкий такой абрикос — плотный и очень сладкий.
И снова перед глазами Александра Борисовича возникла совсем уже давняя картина. Он вспомнил, как тетя Валя — молодая и жутко красивая двоюродная сестра его отца, жена потомственного моряка дяди Левы, — которой тогда ну никак не подходило слово «тетя», ловко забиралась на яблони и аккуратно снимала большие оранжево-красные яблоки. Это чтоб они не падали на землю, не стукались и не портились от этого. Она подавала их стоящему внизу племяннику Сашке, в ту пору сильно вытянувшемуся юноше, еще школьнику, десятикласснику, и, озорно глядя ему в глаза, заливисто хохотала оттого, что он испытывал невероятное смущение. И ведь было отчего. Эта чертовка была старше Сашки всего на какие-то шесть-семь лет, но именно эта разница и делала ее женщиной, а он еще оставался мальчишкой.
Ну так вот, тетя Валя, видно, нарочно, собираясь снимать плоды, не надевала спортивные шаровары, а забиралась на толстые ветки в том виде, как ходила по двору целый день, — в легком коротком платьице. И юный Турецкий, вынужденный помогать ей, поневоле шарил глазами по сильным, загорелым ногам своей родственницы, дико смущаясь, когда взгляд нечаянно натыкался на ее темные трусики. Конечно же она все видела и, конечно, валяла дурака, — у нее с дядей Левой была, как говорила Сашке мать, настоящая любовь, хотя тот был старше ее в два раза. Все это знал Александр, но в молодости каждое лето его так и тянуло сюда, в этот небольшой, ухоженный дворик с плодовыми деревьями, с виноградом, заплетающим веранду, и с прекрасным видом на море. Во дворик, по которому бегала босоногая, шустрая и лукавая тетя Валя, от шуток которой у него вечно кружилась голова…
Давно уже снесли на кладбище бывшего механика теплохода «Аркадий Первенцев», не раз ходившего в загранку. Красавица хохотушка Валя превратилась в Валентину Денисовну, пенсионерку, жалующуюся в редких письмах в Москву на участившиеся сердечные боли и сетующую, что «дорогой племяш» совсем позабыл последнюю свою родственницу, вовсе носа не кажет. Впрочем, и сетования ее были больше похожи на обычный прежний треп — надо ж было одинокой тетке хоть кому-то рассказывать, что происходит вокруг, в надежде, что племянника хоть что-то заинтересует, и он приедет, погостит… Выпьет молодого вина. И можно будет снова посмеяться, как когда-то, и повспоминать вместе прошлое, в котором было столько радости и красоты, которые теперь подевались неизвестно куда… Как странно исчезает все самое лучшее в жизни…
Но память, оказалось, не подвела. Вот и постаревший дом, которого Александр Борисович не видел полтора десятка лет, — где-то накануне всех коренных перемен в государстве навещал тетю Валю, будучи здесь в служебной командировке…
Собственно, и командировка тогда была придумана, это Костя Меркулов помог, чтоб Турецкий приехал и помог тетке похоронить дядю Леву. Не дожил тот до «полного торжества демократии», и слава богу. Не нравилось старому моряку все то, что происходило в стране…
И с тех пор Александр больше не был здесь… Нет, кажется, позже еще разок приезжал, но уже по своим следственным делам, в середине или даже в конце девяностых. Однако тетку не застал, — к кому-то из последних то ли своих, то ли родственников покойного мужа уезжала она, а после писала, что сильно жалела, не застав Сашки. Сколько ж ей тогда исполнилось? Лет за сорок уже, а второй раз замуж так и не вышла… И ведь по-прежнему оставалась очень хороша, но уже не девичьей, а зрелой, женской красотой. Фотография сохранилась… Наверное, действительно у них с дядь Левой большая любовь была…
Дом фактически не изменился, разве что голубой цвет веранды выгорел на солнце. Что ж, значит, вполне можно будет и обновить, покрасить, все тетке помощь.
И сад вроде бы остался тем же, новых деревьев не появилось, но здорово загустел он, высокой травы много, кустарник какой-то, — видно, тяжело Валентине заниматься в одиночестве «сельским хозяйством». И виноградные лозы стали толстыми, постарели, некому их обновлять…
А вот солнце — оно точно осталось прежним, тем самым, от которого кружилась голова. И море так же голубело вдали, становясь белесым на горизонте и сливаясь с небом. Не хватало лишь ловкой, красивой девушки в цветастом платьице, словно заблудившейся в густой кроне яблони…
Александр Борисович, чувствуя вполне понятное, ностальгическое волнение, будто и в самом деле после долгого плавания в чужих морях возвратился наконец в родной дом, легонько тронул калитку. Она не открылась. Перегнулся, посмотрел: изнутри она была заперта на обычный крючок.