И он повернулся, чтобы уйти, но Ирина и Антон закричали почти одновременно:
— Шура! Саша!
Отчаянные глаза одной и второго. Антон кинулся к нему.
— Постой! Неужели ты мог подумать?! Да я ж его!.. — заорал он и потряс сжатыми кулаками-кувалдами.
— Ты его пальцем не тронешь, Антон, — тоже тяжело дыша, ответил Александр. — У него отличная детдомовская закалка — хватать все налету и цепко держать, не выпуская! Мое — это, значит, мое! — закричал и Турецкий. — Вот оно! Попробуйте только отнять, зубами грызть буду! — и, так же неожиданно, как взвился, успокоился. — Он же не понимает, за что вы на него накинулись? Он все видел, и он так решил, потому что считает себя вправе… решать… Идите вы от меня!..
Он сделал шаг, снова обернулся и сказал:
— Советую тебе, Антон, сегодня же проводить их в Москву. И проследить, чтоб улетели. Иначе мы никакого расследования не закончим. Впрочем, твое дело, это я Косте обещал, приходится держать слово.
Поворачиваясь, чтобы идти дальше, он вдруг увидел расширенные, изумленные глаза Милы. Усмехнулся, даже подмигнуть ей попытался, хотя наверняка это выглядело криво.
— Такие вот дела, девочка… Ночные игры не доводят до добра… Слишком много веселья, смеха.
— Шура! — Ирина бросилась к нему, ухватила за руки. — Неужели ты можешь подумать, что…?! Клянусь тебе всем святым! Ниной клянусь!
— Можешь не клясться, я знаю, что тут и думать не о чем. Но вы все-таки уезжайте.
— Сегодня же улетим! А когда?.. Когда мне тебя ждать?
— Скоро уже, наверное… Я позвоню перед вылетом. — «Я же в любом случае должен буду прилететь» — успокоил он сам себя. — Счастливой дороги… — скучным голосом закончил Турецкий, снял со своих локтей ее руки, достал из кармана ключи от машины и, покручивая их на пальце, сказал Плетневу, застывшему, словно большая афишная тумба. — Антон, я на полчаса в клинику, посмотрю, как там с Володей, а потом вернусь и отдам тебе машину… Может быть, Мила подождет немного? Есть разговор. Попроси ее, пожалуйста, остаться еще ненадолго. Это по делу.
И ушел…
Даже не раскрывая удостоверения, просто демонстрируя охраннику красный цвет «корочек» с золотым орлом, он беспрепятственно прошел в кардиологию и постучал в кабинет Капитолины Сергеевны. Заглянул, приоткрыв дверь, в кабинет, увидел группу врачей и медсестер в белых халатах, извинился и сказал:
— Здравствуйте, я по поводу вчерашнего пациента… Я подожду?
— Да, я приглашу вас, — Капитолина кивнула.
Минут через пять народ повалил из кабинета, некоторые девушки, проходя мимо Турецкого, с улыбками приглядывались к нему, видно, какая-то молва уже появилась в этих стенах.
Выглянула доктор и позвала:
— Заходите, Александр Борисович.
Первое, что он сделал, войдя в кабинет и увидев, что в нем нет посторонних, это обнял и до хруста сжал женщину, а потом начал целовать. Она не сопротивлялась, но и сама не проявляла инициативы.
— Ну, что ж ты, как ледяная? — с возмущением спросил он, отпуская ее. — Если б ты только догадывалась о том, что сегодня ночью у нас было!
— Странно, а что может быть между мужем и женой, которые долго не виделись? И твой вопрос, надеюсь, адресуется врачу? А то ведь вопрос может показаться и бестактным.
— Да, ребята, — протянул Турецкий, падая в кресло. — я — совсем старый… Приношу свои извинения. Действительно не по адресу… А по поводу прошедшей ночи, что ж, думаю, еще до конца дня узнаешь из городских сплетен. А так могла бы из первых уст. Но — увы… Ну, так что там у нас с пациентом, Капитолина Сергеевна? Какие нужны платные консультации, какие лекарства?
— Пока мы проходим обследование, — серьезно ответила она — И вопросы, я полагаю, сейчас пока больше к нам, чем к нему. Я дважды сумела доверительно побеседовать с ним, и должна сказать, Александр Борисович, что, по моим прикидкам, уровень его интеллекта определенно превышает средний, так называемый обывательский. Человек он явно образованный, скорее гуманитарий, чем технический работник. Вероятно, владеет немалым опытом общения с людьми. В общем, тип довольно интересный. Темперамент скорее сангвинический. Очевидно, много знает. Знал то есть. Во всяком случае, потеря памяти у него никак не связана с потерей ума. С врожденным, или благоприобретенным, умением общаться с разными категориями людей.
— Он может быть каким-то образом связан с юриспруденцией? С прокуратурой, милицией, специальными службами? Ну, то, что он — не спецназовец, это и ежу понятно. А вот с этой, с нашей, я имею в виду себя, публикой он может быть связан?
— Точно так же, как и с педагогической средой. Все, что я перечислила, имеет прямое отношение и к преподавателям, учителям, методистам всяким, воспитателям. Не детского сада, разумеется.
— Да, круг поиска расширяется, — печально сказал Турецкий. — Не обрадовали вы меня.
— И это означает, что ваш интерес, Александр Борисович… — Лина иронически посмотрела на него.
— Никак нет, уважаемый доктор. Это ровным счетом никак не отражается на моем к нему отношении. Тут не повезло вам.
— Это каким же образом? Почему?
— А потому, что вы, вероятно, уже решили для себя, что раз уж пациент не имеет отношения к юриспруденции, так не хрена занятому человеку с ним и возиться, так ведь? — теперь уже он ухмылялся с иронией.
— Какой глупый… — после длительной паузы сказала Лина.
— Увы, чем Господь не наградил, того и нет, — философски произнес Турецкий. — Но я все равно с вас… с тебя не слезу. Можешь понимать и в прямом, и в переносном смысле, вот так.
И она засмеялась, наконец, по-детски счастливым смехом. А он, перегнувшись через ее стол, ухватил обеими ладонями ее щеки и принялся взахлеб целовать. Сперва она не сопротивлялась, но потом попыталась вырваться, освободиться и в секундных перерывах между поцелуями старалась остановить его, прошептать: «Осторожно, милый, ведь войдут же!» — а он, продолжая свое «вкусное дело», отвечал отрывисто:
— Ну и пусть… А может… это я… так… доктора… благодарю… Уфф!
Наконец Турецкий отпустил ее и сел обратно в кресло, с трудом переводя дыхание. А Лина пыталась оправить свои взлохмаченные волосы и вернуть на место кокетливую, выглаженную белую пилотку. Хитро посмотрела на него и спросила:
— А что было ночью? Зачем же мне сплетни собирать, когда рядом — первоисточник?
— Действительно, как я не подумал?!
И он начал рассказывать о нападении бандитов. Сначала Лина слушала его с напряженным вниманием, но когда речь дошла до «показательной казни», — а Турецкий рассказывал максимально серьезно, — впервые у нее появилось чувство недоверия. И тут Александр дошел наконец до апофеоза:
— И когда над тихим ночным садом распространился чарующий запах алычового вкуснейшего кетчупа, смешанного с ароматом превосходного красного вина… — повествовал Турецкий в эпическом ключе, — только такой козел из всех возможных на свете козлов, как Федул, смог предположить, что Антон действительно огромным, разделочным ножом на хрен перерезал глотку его напарнику. И он немедленно сдался, раскололся, рассыпался, как глиняный колосс. А обездвиженного его напарника тот же Антон отволок за ногу в ближайшие кусты и там бросил до утра… А наш козел так сильно испереживался за остаток ночи, что, когда утром за ними приехали ваши долбаные правоохранители, рядом с Федулом не только стоять, с ним на одном гектаре и дышать нельзя было. И его менты повезли куда-то, наверное в пожарную часть, там же мощные брандспойты имеются, чтобы отмыть и доставить в прокуратуру для повторных допросов. А наш козел Федул наверняка всю свою жизнь непутевую и порочную перед глазами прокрутил и сотню раз канючил перед Спасителем, что если Тот — его, то уж и он тогда… Ну, все, что обычно случается с этой дерьмовой публикой. Вот Господь, наверное, и услышал его слезные клятвы…