— Просто этот русский офицер запомнился мне еще с июля сорок первого. Лейтенант Громов. Андрей Громов, из рода, если не ошибаюсь, потомственных русских офицеров.

— Вы запоминаете имена всех русских, которых удалось пристрелить? С чего вдруг? Разве что мерещатся их лица?

— Этот каким-то странным образом выжил, — спокойно заметил Штубер, не реагируя на едкое замечание обер-лейтенанта. — Отчаянный был парень, войну встретил комендантом дота «Беркут» Могилевско-Ямпольского укрепрайона. Затем партизанил под кличкой «Беркут», которую взял по наименованию дота.

— И это все воспоминания, с которыми вы отбываете из России в Германию? — насмешливо поинтересовался Беркут. — Многие другие увозят оттуда рассказы о подвигах и фотографии славянских красавиц.

— Каждый увозит то, что способен увезти. Со мной же остается то, что станет страницами книги «Психология Второй мировой войны».

Хвост предыдущего эшелона уже скрылся за поворотом. Вновь раздался гудок паровоза того эшелона, в котором ехал барон фон Штубер.

Понимая, что у него остаются секунды для того, чтобы завершить эту странную, самим богом войны ниспосланную встречу, барон, уже сливаясь с группой толпящихся у подножки офицеров, крикнул:

— Садитесь в эшелон, обер-лейтенант! Садитесь-садитесь! Пользуйтесь судьбой дарованным случаем!

— Это невозможно, гауптштурмфюрер, — рассмеялся Беркут. — Служба в рядах вермахта, знаете ли!

— Все, что может сдерживать вас, я улажу! Уже завтра вы окажетесь в Берлине, причем будете там под моей протекцией и протекцией Скорцени, как и полковник Курбатов!

— Счастливого пути, барон фон Штубер! — произнес Беркут, хотя прекрасно помнил, что гауптштурмфюрер так и не представился.

— Запомнили все-таки!

— До следующей случайной встречи!

— Вам не будет возврата туда, куда вы так стремитесь, обер-лейтенант! — произнес Штубер, последним, вслед за полковником Курбатовым, запрыгивая на подножку уходящего вагона. Они по-прежнему общались так, чтобы никто из невольных свидетелей их встречи не понял, что происходит, что стоит за встречей этих двух офицеров. — Они вас погубят, как погубили многих других.

— Все может быть, барон!

— Так зачем рисковать?! Плюньте на все и запрыгивайте в любой вагон. Прыгайте, Беркут, прыгайте, черт бы вас побрал! Все будет улажено, и вас ждет лучшая разведшкола Европы!

Штубер прокричал еще что-то, однако голос его потонул в пронзительности паровозного гудка.

— Кто это был, лейтенант? — спросил ефрейтор Арзамасцев, как только последний вагон исчез за кронами перелеска. — Никак старого дружка встретили?!

— Здесь невозможно что-либо объяснить, все еще смотрел Беркут в ту сторону, где за поворотом дороги скрылся эшелон, увозящий барона фон Штубера. — Все происходит по воле рока. Через столько месяцев встретить здесь, в Польше, германского офицера, командовавшего штурмом моего дота «Беркут» в самом начале войны! Причем где и как встретить! На каком-то железнодорожном переезде, при случайной остановке поезда!

— Но что-то я не заметил, чтобы вы пылали ненавистью друг к другу, — поделился своими наблюдениями Арзамасцев. — К тому же, барон, кажется, не прочь был продолжить ваше знакомство.

— Теперь это известный германский диверсант, один из учеников Отто Скорцени, член группы обер-диверсанта рейха. Ну а тот собирает под свои знамена лучших диверсантов мира, с которыми намерен действовать уже под штандартами будущего, четвертого германского рейха.

42

Они стояли посредине небольшого плавневого полуострова — четверо крепких, вооруженных, готовых на все людей. И островок этот, подобно Ноевому ковчегу, дрейфовал посреди океана мировой войны, между жизнью и смертью, страхом и ненавистью, глотком свободы — и вечностью.

Старый, насытившийся лягушками болотный уж лениво прополз между их ногами и вызывающе свернулся в калачик на освещенной солнцем кочке, давая людям понять, кто здесь настоящий хозяин.

Зло сплюнув, Иволгин схватился за автомат и прошелся по нему густой очередью, рассекая тело этого полугада на мелкие кровянистые клочья.

Одной рукой Перс схватил его за плечо, ударом другой выбил из рук автомат.

— Ты же на нас всю местную свору красных накличешь! — прорычал он, разъяренно отталкивая командира от себя и подбирая оружие. — Офицер хренов! Диверсант, мать твою! Я — простой старый рубака, и то не сломался. На него вон взгляни, на лагерь-майора: Сталина убивать решился, на Кремль пошел. А затем пытки выдюжил, по лезвию балансировал, а как держится!

— Хорошо, — нервно сжал рукой кобуру Иволгин, — признаю… Вы правы, прапорщик, правы: вновь сорвался. Дальше группу поведете вы, майор Кондаков.

Кондаков и Перс выжидающе переглянулись.

— Вы об этом, о командовании — серьезно? — спросил Перс.

— Серьезнее быть не может. Как старший группы я передаю командование вам, господин майор. И забудем это досадное недоразумение, господа офицеры.

— Кстати, если по-настоящему, то из Германии я уходил обер-лейтенантом, — некстати уточнил Кондаков.

— Отныне вы в чине подполковника, господин Кондаков. Главком Семенов дал право офицерскому совету маньчжурских стрелков самому присваивать чины, исходя из того, что группа должна быть сугубо офицерской. Прежде чем передать командование, я повышаю вас в чине до подполковника. Вас это тоже касается, Кайманов. Офицерский совет группы удостаивает вас чина прапорщика, то есть младшего лейтенанта. Если господа офицеры не возражают, то я это решение утверждаю.

— Спасибо, конечно, — растерянно осмотрел стрелков Кайманов, — но мне и старшиной как-то…

— Для военного человека чин имеет принципиальное значение, — осадил его Иволгин. — Особенно в нашей группе. Так что поздравляю вас с присвоением первого офицерского чина, господин прапорщик. Свой чин подполковника я тоже получил с благословения Курбатова, поскольку уходил из Маньчжурии в чине штабс-капитана. В чине подполковника в Маньчжурии у нас был только Реутов, Царство ему… Кстати, в белой армии чина такого — майор, не существует. Штабс-капитан, капитан и… подполковник.

— Это верно, — подтвердил Перс.

— Именно поэтому, — продолжил Иволгин, — вам, Кондаков, присваивается чин подполковника, поздравляю. Командование группой передаю вам. Независимо от того, какие погоны мы сейчас носим, когда посторонних рядом нет, обращаться друг к другу только с употреблением чина, жестко придерживаясь при этом армейской дисциплины.

На какое-то время в группе воцарилось напряженное, неловкое молчание.

— В самом деле, принимайте, господин подполковник, — пробубнил Перс, обращаясь к Кондакову. — Раз уж сложилась такая ситуация, значит, обстоятельства того требуют.

— Но ведь вам гордыня не позволит подчиняться мне, подполковник Иволгин.