— В девять вечера, — завершил он этот разговор, — проведем учебную тревогу, если только не придется проводить боевую. Это будет проверка на взаимозаменяемость. И запомните: с этой минуты все свободное время должно быть посвящено учебе, тренировке и отработке методов ведения боя в доте. Самого же свободного времени должно быть как можно меньше. Всякие отлучки из дота запрещаю.
— Товарищ лейтенант, но еще сегодня, в последний раз… — попытался было смилостивить его Крамарчук.
— Отставить! С просьбами об увольнении не обращаться. Так и передайте своим бойцам. Что еще?
— Тут, товарищ лейтенант, дело одно, — начал старшина, почесывая затылок. — Даже не знаю, как сказать. Оно вроде бы похоже на то, что…
— Да трусит тут один, — перебил его Крамарчук. — Красноармеец Сатуляк. Подносчик патронов второго пулемета. И у меня точно такой же есть, заряжающий Конашев. Но тот про себя трусит, сдерживается. А Сатуляк все время скулит. То наружу просится, то часами просиживает у амбразуры.
— Стоп-стоп. Что значит: «трусит»? Он немцев, смерти боится, или же ему страшно оставаться в доте?
— Точно так, в доте, — согласился Дзюбач.
— Не все ли равно, как он трусит? — удивился Крамарчук. — Главное, трусит.
— Но важно знать, в чем это проявляется, — заметил Громов. — Пробовали поговорить с ним?
— Я со своим, кажется, так «поговорю», что он навеки забудет, что такое страх, — саркастически улыбнулся Крамарчук.
— Э, нет, с моим так нельзя, — возразил старшина. — Сатуляк — человек в возрасте, степенный, четверо детей.
— Так что советуешь, отпустить его с миром, пусть еще четверых наделает? — окрысился Крамарчук. — Ты же сам предлагал позвонить комбату, чтобы его заменили!
— Я это и сейчас предлагаю. Лучше взять хлопца с маневренной роты, добровольца. Обучить его — раз плюнуть. А Сатуляка перевести к Рашковскому. И Конашева твоего — тоже.
— А я против. Трусам потакаем. Все захотят на волю, под кустики. Там ведь и отступить можно, и драпануть, коли чего. А здесь надо до конца. Поэтому они и трусят. Он, видите ли, не может находиться в подземелье! Его что-то по ночам душит. У него привидения. Он боится оставаться один в отсеке…
Какое-то время Громов нарочно не вмешивался в перепалку командиров точек. Он понял, что те не хотели докладывать ему о трусах, но конфликт назревал, и на душе у Крамарчука постепенно накипало. А еще Громов почувствовал: только выслушав их до конца, он поймет, что, собственно, происходит с теми двумя бойцами на самом деле.
— Замечена эта хандра только за двоими? — не выдержал наконец Громов, умышленно подкинув младшим командирам слово «хандра», чтобы заменить им «трусость». — От других бойцов подобных жалоб или просьб не поступало?
— Отпустить бы наверх Сатуляка… — ответил старшина. — Все остальные стерпят.
— Остальные возмутятся, — обронил Крамарчук. — Им тоже на волю захочется.
— Стерпят, сказал.
— Все, прекратили этот спор, — помирил их лейтенант. — Разберемся. Учебную тревогу проведем ровно через час. А пока — выполнять приказ.
Ничего странного в том, что двое бойцов, как принято было выражаться в их доте на Буге, «захандрячили», Громов не видел. Он помнил, как при первой же тревоге, с перекрытием всех заслонок, отключением света и одеванием противогазов, один солдатик из его гарнизона захандрячил так, что дело дошло до истерики. Убежал с нижнего этажа, с орудийного подвала, на первый (как и в этих, «днестровских», там доты были двухэтажные, и все службы находились на нижнем этаже), рванулся к бронированной двери… Его, понятное дело, остановили, но силой. А сразу же после тревоги хотели вызвать на ротное комсомольское собрание, угрожая исключить из комсомола. При этом активисты были уверены, что у коменданта, не терпевшего ни малейшего проявления трусости, найдут полную поддержку. И были удивлены, что Громов сумел отговорить комсорга роты от этой затеи. А на следующий день он поступил по-своему. Оставил этого парня с собой, в доте, с ним еще двух бойцов, которые бы помогли привести дот в «тревожное» состояние, а остальных отправил наверх, на строевые занятия.
Шесть раз объявлял он газовую тревогу и шесть раз выполнял все положенное по инструкции вместе с бойцом-«хандриком», ни на шаг не отступая от него. Кроме того, после каждой тревоги вместе с ним открывал одну из заслонок и проигрывал ведение боя в противогазах и без них. Причем все это делал весело, озорно, показывая бойцу, что хотя «враг» и прижал их, но все же они выжили и еще дадут ему бой.
Громов помнит, что в тот день парень вконец измотался, но, когда тревога была объявлена в шестой раз, он с такой злостью и такой самоотверженностью бросился к спаренному с орудием пулемету, что комендант поневоле пожалел, что там, на равнине возле дота, нет настоящего врага. С этим парнем они действительно дали бы ему бой.
Потом еще несколько дней Андрей организовывал «химические учения» специально для этого горемыки-солдатика и вообще держал его поближе к командному пункту, превратив то ли в ординарца, то ли в дублера коменданта. У некоторых бойцов это вызывало возмущение или насмешки: «Какого черта возиться с таким?! Списать его с дота, пусть роет окопы». Однако Громову все же удалось отстоять этого парня, заставить его победить свой страх. И когда это стало ясно даже неисправимым скептикам, — возгордился. Тайно, естественно.
Нечто подобное Андрею хотелось теперь проделать и в «Беркуте». А вдруг подействует и на сей раз? Тем более что отныне все тревоги обещали быть боевыми.
* * *
Минут через пять после ухода Дзюбача и Крамарчука в командном отсеке появился младший сержант Ивановский.
— Товарищ лейтенант, слух дошел, что намечается учебная тревога. Вроде бы даже химическая. По всем правилам, на выдержку.
— Это уже не слух. Это приказ, — ответил лейтенант, не отрываясь от окуляра перископа. Он отчетливо видел, как отделение солдат противника (похоже, это были румыны), пригибаясь, перебежками добралось до еле обозначенного на местности оврага и скрылось в нем. Овраг тянулся к реке, и не нужно было слыть провидцем, чтобы догадаться, что именно в нем лучше всего накапливаться подразделениям, готовящимся к форсированию Днестра.
— Перед вашим приходом я принес дивизионные газеты. Некоторые бойцы уже прочли. Но надо бы поговорить. Там описано несколько подвигов наших солдат по ту сторону Днестра.
— Божественно. Будем считать вас политруком дота. Думаю, тридцать минут вам хватит?
— Должно хватить.
— Вечером соберемся в «красном уголке» и поговорим более обстоятельно. Нужно настроить людей. Возможно, это будет последний более-менее спокойный вечер.
— Похоже, что последний. Наши «беркутовцы» встречались с бойцами Рашковского. Так вроде бы слух такой, что нас уже обошли с обеих флангов.
— Ну, допустим, обошли, и что?