Ему хотелось крикнуть «Встать!», однако в последнее мгновение сдержал себя, просто захватил пулеметчика за шиворот, оторвал от оружия, на какую-то долю секунды выставил перед собой и, поняв, что он пьян, изо всей силы врубился кулаком в подбородок. Пока солдат скатывался с холма, Штубер завладел его автоматом и сбежал вслед за ним.

— Встать, скотина!

— Пулеметчик стоял на коленях, испуганно подогнув руки, в позе замершего от страха суслика, и не в состоянии был ни подняться, ни что-либо проговорить.

— Я сказал, встать, пьяная свинья! Перед тобой оберштурмфюрер СС. — И, не дождавшись, пока солдат поднимется, ткнул стволом автомата под рассеченный — при свете луны Штубер заметил это — подбородок. — Ты же видел, что русские обстреливают кого-то, кто уходит от них вплавь!

На пулеметчика уже подействовало упоминание об СС, а еще, очевидно, то, что он понял: перед ним не русский. Только это и придало ему силы дрожащим голосом произнести:

— Да, господин офицер, видел…

— Ты видел, как тот человек взобрался на скалу?

— Так точно, заметил, господин оберштурмфюрер.

«Чин мой вспомнил! — изумился Штубер. — Значит, с ним еще не все потеряно».

— Но если его преследуют русские, если по нему палят из пулемета, автомата и винтовок… неужели нельзя догадаться, что это уходит свой?! Разведчик или диверсант. — Штубер отвел автомат, двумя пальцами захватил этого худенького глистообразного вояку за подбородок, приподнял, но, приняв на себя крепкий винно-чесночный выдох, брезгливо оттолкнул, саданув при этом голой пяткой в грудь.

— Извините, господин офицер. Я ведь не знал, что это были вы.

— Нет, это был Господь Бог. Это он шел к тебе по водам Иордана. А ты, мразь, стрелял в него из пулемета!

— Но ведь я…

— Встать! Представиться!

— Рядовой Кинхлихштайн.

Барон отчаянно покачал головой и сморщился так, словно одна из посланных этим кретином пуль все же угодила ему в живот.

— Это же надо придумать такую идиотскую фамилию! И разит как из помойного ведра. Где твой командир?

— Вон в том доме. Отсюда видна только крыша. Она в долине.

— Веди к нему.

— А пулемет?

— Я отвечаю за пулемет. Быстро к нему. Фамилия, звание взводного?

— Оберфельдфебель Гански. Офицеры тоже там.

— Так вот их-то я и жажду видеть.

Штубер понимал, что представать в таком «первородном» виде опасно, любой из случившихся ему по дороге вояк может пальнуть в него прежде, чем этот «полуутопленник» сумеет что-либо объяснить ему. И хотя автомат рядовому Кинхлихштайну он так и не вернул и готов был в ярости скосить любого, кто в его присутствии дернется, все же идти с сопровождающим «при мундире» было надежнее.

— Только не отдавайте меня под суд, — взмолился Кинхлихштайн.

— Я тебя никому не отдам. Сам судить буду. Не могу же я отказать себе в таком удовольствии!

22

Отливающий коричневатой чернотой дуба лик Скорбящей Богоматери создан был рукой настоящего мастера — это Орест определил сразу. Точнее даже не определил, поскольку в данном случае речь шла не о профессиональной оценке, а скорее почувствовал, осознал, проникся духом таланта. Собственно, «рука» не ремесленника, а истинного мастера, запечатленная в этом бесхозном, а потому всечеловеческом творении — единственное, что Орест Гордаш по-настоящему воспринимал сейчас, слушая наставления майора, отправляющего его вместе с десятком других солдат к какому-то окруженному и обреченному доту, а значит — на смерть.

Вместе с другими такими же обреченными он сидел на обочине пыльной дороги, по которой шли и шли израненные, увенчанные грязными бинтами остатки рот, батальонов и полков, и подобно всем прочим бойцам этой избранной майором и войной группы, пытался понять, почему «жребий судного дня», жребий войны пал именно на него.

Он смотрел вслед остаткам разбитых и деморализованных подразделений, которые смешивались с потоками испуганных, все на свете проклинающих беженцев, — и завидовал одним и другим. Все-таки они уходили от линии фронта, линии смерти, линии своей обреченности. Возможно, уже в ближайшей долине, за ближайшим подольским холмом, их тоже настигнет гибель, но пока что они преисполнены надежды в то, что ангелы-хранители спасли их от гибели.

Гордашу тоже хотелось подняться и уйти вместе с ними. Он не понимал, по какому праву этот невесть откуда взявшийся майор должен определять, что ему делать, куда идти, кого спасать, где именно и за кого умирать. В отличие от других солдат, которые уже были в подчинении этого офицера, Орест Гордаш оказался в группе избранных смертников совершенно случайно. И теперь все естество его справедливо бунтовало против того, что некий тщедушный майоришко должен был решать его судьбу. Он и в самом деле несколько раз порывался подняться и уйти, не обращая внимания ни на окрики, ни на угрозы майора. Но так ни разу не поднялся и не ушел.

А в группе смертников Гордаш и в самом деле оказался совершенно случайно. Это случилось так…

— Вы! Да-да, вы! — окрикнул Гордаша майор, с самого начала присматривавшийся к этому странному человеку в солдатском обмундировании, но без оружия, обреченно восседавшему у подножия огромного креста. — Подойдите ко мне.

Гордаш взглянул на два десятка солдат — все, что осталось от батальона, отдыхавшего на изрытом снарядами лугу по ту сторону дороги, — пожал плечами и долго, недовольно поднимался.

Странно, что майор не подзывает кого-либо из своих. И почему этих девятерых он отвел в сторону от остальных бойцов.

— Почему не представляетесь? Не слышу доклада.

— Гордаш я.

— Не Гордаш, а красноармеец Гордаш. Откуда здесь? Кто такой? Почему без оружия? Документы, — нервно зачастил комбат, когда Гордаш неспешно подошел к нему, неся зажатую в кулаке пилотку. Майор потерял много времени и теперь явно заторопился.

Орест коротко, не высказывая никакого опасения, объяснил ему, кто он и как оказался здесь. На сообщение о том, что он — беглый семинарист, майор вообще никак не отреагировал, семинаристами он не командует. А вот за топографистов «зацепился»:

— Какой еще «взвод топографистов», черт возьми?! — проворчал он, изображая крайнее изумление.

— Интересно, какие такие карты они собираются сочинять, когда все стерто с лица земли и превращено в пепелища?

— Карты нужны всегда, как молитвы. Без них человек не найдет дороги.

— Хватит, уже «нашли». Вон она, — кивнул майор на пылящуюся дорогу. — А что касается вас… Поступаете в мое распоряжение. И без лишних слов и молитв.

Так он оказался в батальоне этого майора, и теперь, уже выслушав его просьбу-приказ отогнать фрицев от какого-то дота, Орест с сожалением подумал о том, что речь идет не о доте, в котором оказалась Мария Кристич. А ведь надо было уговорить коменданта ее дота, чтобы зачислил его в свой гарнизон. Бойцы, «штыки», нужны теперь всем. Лейтенант тоже не отказался бы от еще одного, пусть даже случайно приблудшего «штыка».