— Слушай меня, шавка. Слушаешь?

Сыр издал какой-то звук, который можно было принять за утвердительный ответ.

— Мне плевать на Хелен Маккриди. Хоть в Пасхальное воскресенье приведи ее к целой толпе священников, мне по хрену. Меня не колышут твои гребаные сделки и уличная торговля героином, которой ты заправляешь, сидя тут. Меня интересует Аманда Маккриди. — Он чуть крепче сжал его ухо. — Слышишь? Аманда Маккриди. И если ты мне не скажешь, где она, Ричард Раундтри, [19] тебе небо с овчинку покажется. Я лично позабочусь, чтобы тебе обеспечили ночь с квартетом чернокожих, из тех, что к тебе неровно дышат. Ты следишь за моей мыслью?

Бруссард отпустил ухо и отступил на шаг.

Волосы Сыра потемнели и слиплись от выступившего пота, из-под сложенных у рта ладоней рвался тот самый хрип, который, как я помнил со школьных лет, перемежал у него ужасающие приступы кашля.

Бруссард, как фокусник после удавшегося номера, сделал рукой в воздухе замысловатый жест и посмотрел на меня.

— Вот и весь суд, — сказал он и вытер руку о брюки.

Сыр убрал ладони от лица и откинулся на спинку скамьи. По верхней губе стекала кровь. Не сводя глаз с Бруссарда, он несколько раз глубоко вдохнул.

Охранники на вышке изучали небо. Часовые у ворот рассматривали свои ботинки, будто только сегодня утром получили по новой паре. Послышался отдаленный металлический лязг, за тюремными стенами кто-то упражнялся в поднятии тяжестей. Мелкая пичужка перепорхнула через дворик для свиданий. Она была так мала и летела так быстро, что я даже не разобрал, какого она цвета — мелькнула над спиралью колючей проволоки и скрылась за стеной.

Бруссард смотрел на Сыра ничего не выражающим взглядом, будто рассматривал кору дерева. Такого Бруссарда я не знал. К нам с Энджи он всегда относился по-дружески, с профессиональным уважением. Скорей всего, таким его и знали те, кто с ним сталкивался — настоящим детективом, элегантным, подтянутым и с улыбкой кинозвезды. Но сейчас в тюрьме Конкорд передо мной стоял уличный коп-громила, с виду предпочитающий всем видам переговоров самый надежный — кулак и дубинку. В его глазах горело желание выбить из Сыра показания любой ценой.

Сыр сплюнул на траву густую слизь, смешанную с кровью.

— Марк Фурман, [20] — сказал он. — Поцелуй мою черную задницу.

Бруссард бросился на него, но Пул успел ухватить его за рукав. Сыр, извиваясь огромным телом, сполз со стола.

— Патрик, ты глянь, с какими скотами ты связался!

— Ну ты, шавка, поговори у меня! — прикрикнул Бруссард. — Вспомнишь меня ночью в одиночке!

— У меня в камере фотка твоей жены есть, — равнодушно бросил Сыр. — Она как раз занимается этим самым с целой кучей карликов. — Вот что у меня есть. Не веришь? Пошли, покажу.

Пул, покраснев от натуги, обхватил рвущегося в бой Бруссарда, оторвал от земли и переставил подальше от скамьи. Сыр направился к калитке для заключенных, а я поспешил за ним.

— Сыр!

Он оглянулся на ходу.

— Сыр, ради бога, ей же всего четыре года.

Он равнодушно бросил:

— Жаль, что так вышло. Скажи ему, чтоб сначала с людьми разговаривать научился.

Сыр прошел за калитку, туда охранник в зеркальных очках меня не пустил. В стеклах я видел свое искаженное, как в комнате смеха, отражение.

— Брось, Сыр! Ну же, старина!

Он повернулся к ограде, взялся за прутья и долго молча смотрел на меня.

— Ничем не могу помочь, Патрик. Понимаешь?

Я указал через плечо на Пула и Бруссарда:

— Они тебе честную сделку предлагали.

Сыр медленно покачал головой:

— Херня это все, Патрик. Мусора — те же урки, старина. Эти уроды всегда сверху будут.

— Они же вернутся с целым войском. Все об этом исчезновении только и говорят, делу придали приоритет, полиция рвет и мечет.

— А я не знаю ни хрена.

— Знаешь.

Он широко улыбнулся. Кровь на верхней губе уже запеклась, и улыбка получилась жутковатой.

— Докажи, — сказал он, отвернулся и пошел по посыпанной гравием дорожке.

Я вернулся к Пулу и Бруссарду, прошел мимо них не останавливаясь.

— Хорошо рассудили, — сказал я. — Великолепное было зрелище, мать вашу.

13

Бруссард догнал меня, схватил за локоть, развернул лицом к себе.

— Не нравится мой подход, мистер Кензи?

— Какой на хрен подход?! — Я вырвал у него руку. — Это вы так называете то, что там сейчас было?

— Джентльмены, не здесь, — многозначительно сказал Пул, за плечом которого маячил охранник. — Соблюдайте приличия.

Мы прошли далее по коридору, через металлодетекторы и последнюю калитку. Оружие нам вернул сержант с пересаженными волосами, торчавшими у него на макушке густыми кустиками. Мы вышли к автостоянке.

— Сколько, — начал Бруссард, едва у нас под ногами захрустел гравий, — можно было слушать херню этого жердяя, мистер Кензи?

— Сколько потребовалось бы для…

— Может, хотите вернуться, поговорить о самоубийствах собак и…

— …заключить гребаную сделку, детектив Бруссард! Вот что я…

— Насколько вы заодно с этим вашим Сыром?

— Джентльмены, — между нами стал Пул.

Эхо наших голосов разносилось по стоянке, мы оба раскраснелись от крика. У Бруссарда на шее вздулись жилы, у меня в крови тоже бушевал адреналиновый шторм.

— У меня разумные методы, — сказал Бруссард.

— Дрянь ваши методы, — сказал я.

Я пошел через стоянку, ноги у меня подкашивались. Гравий хрустел под ногами, пронзительно крикнула птичка, пролетев со стороны «Уолден Понд». Солнце, подойдя к горизонту, растеклось, за деревьями светилось небо. Я привалился к багажнику «тауруса». Пул что-то говорил, склонившись к уху своего младшего напарника.

Если не считать крика, я сейчас ничего лишнего себе не позволил. Уж если я действительно разъярюсь, если тумблер у меня в голове переключится в положение «включено», голос я не повышаю, он у меня становится монотонный и невыразительный, мне кажется, будто пучок красного света просвечивает мне череп и подавляет страх, всевозможные соображения и переживания. И чем ярче этот свет, тем холоднее делается кровь, пока не станет холодна, как металл на морозе. Тогда я перехожу на шепот.