Мы стояли на скале в двенадцати метрах над водой. В темноте виднелись силуэты утесов, согнутых деревьев и уступов. Слева от нас изрезанный и раскрошенный гранит образовывал на фоне неба восходящую линию с несколькими заостренными пиками, возвышавшимися еще на три-четыре метра над уровнем скалы, на которой стояли мы. Справа от нас начиналась ровная площадка, которая метров через пятьдесят поворачивала, на ней, насколько можно было видеть в луче фонариков, сначала редко, потом все чаще виднелись беспорядочно разбросанные глыбы. Внизу ждала вода, большой светло-серый круг, заметный на фоне черных утесов.
— Женщина, звонившая Лайонелу, велела ждать указаний, — сказал Бруссард. — Вы видите какие-нибудь указания?
Энджи посветила фонариком нам под ноги, на гранитные скалы, согнутые дугами кусты и стволы деревьев. Дрожащий луч выхватывал из темноты отдельные детали причудливого ландшафта, в котором на расстоянии в несколько дюймов могли соседствовать камень, мох, пораненная белая кора и растительность цвета зеленой мяты. Среди деревьев, как лента для чистки зубов, серебристой полоской тянулась изгородь из сетки.
— Не вижу никаких указаний, — сказала Энджи.
Я знал, что Бубба должен быть где-то рядом. Возможно, он сейчас нас видел. Может быть, он видел также Маллена, Гутиерреса и их подручных.
Возможно, он видел и Аманду Маккриди. Бубба пришел сюда со стороны Милтона через Каннингемский парк по тропинке, которую облюбовал еще много лет назад, когда приезжал сюда топить огнестрельное оружие, машины или трупы — в общем, все то, что ребята вроде Буббы топят в наших карьерах.
На винтовке у него должен был быть оптический прицел с усилителем освещенности, в котором мы, наверное, выглядели, как на проявляющейся фотографии в мутноватой воде среди морских водорослей.
Криком в мертвой тишине вдруг прозвучал сигнал уоки-токи. Бруссард полез под плащ, повозился с устройством и поднес его ко рту.
— Бруссард слушает.
— Говорит Дойл. В шестнадцатый участок только что звонила женщина, просила вам передать кое-что. Кажется, та же, что говорила с Лайонелом Маккриди.
— Вас понял. Что просила передать?
— Идите направо, детектив Бруссард, поднимитесь на утесы к югу от карьера. Кензи и Дженнаро пусть идут налево.
— Это все?
— Да. Конец связи с Дойлом.
Бруссард снова прикрепил уоки-токи к поясу, оглядел утесы по другую сторону карьера.
— Разделяй и властвуй.
Он посмотрел на нас, глаза казались маленькими и пустыми. От страха и нервного напряжения лицо выглядело лет на десять моложе обычного.
— Будьте осторожны, — сказала Энджи.
— И вы тоже, — ответил он.
Мы постояли еще несколько секунд, как будто могли предотвратить неизбежное, то мгновение, когда станет ясно, жива Аманда или нет, когда все наши надежды и планы потеряют смысл, и кто бы ни пострадал, ни пропал, ни погиб — все это от нас уже больше не будет зависеть.
— Ну, — сказал Бруссард, — черт! — Он пожал плечами и пошел по ровной поверхности скалы, светя себе под ноги фонариком, луч которого плясал в поднятой им пыли.
Мы с Энджи отошли метра на три от обрыва и двинулись вдоль стены, находившейся от нас слева, и вскоре поравнялись с проходом в ней, напротив которого скала образовывала ступеньку высотой около пятнадцати сантиметров. Я схватил Энджи за руку, мы свернули в проход, поднялись на одну ступень вверх и прошли дальше по коридору еще метров девять, где уперлись в другую стену.
Эта была выше человеческого роста метра на три, кремово-бежевого цвета с шоколадными прожилками. Мне она показалась похожей на мраморный пирог. Мраморный пирог весом шесть тонн, но тем не менее.
Мы посветили слева от него — он тянулся метров на девять от нас, потом начинались деревья. Я снова посветил на ту часть, в которую мы уперлись. В ней тянулись горизонтальные борозды, по-видимому, слои твердой породы разделял ныне выветрившийся сланец. На высоте сантиметров семьдесят находился выступ, похожий на растянутую в улыбке губу, шириной сантиметров тридцать. Выше него примерно на метр находился другой, еще более растянутый.
— Много лазила по скалам последнее время? — спросил я Энджи.
— Ты же не думаешь?.. — Она рассматривала стену, водя по ней лучом.
— Не вижу других вариантов. — Я отдал ей свой фонарик, приподнял носок одной кроссовки, отыскивая глазами место, куда бы поставить ногу, и посмотрел через плечо на Энджи. — Я бы на твоем месте отошел подальше. Могу свалиться прямо на тебя.
Она покачала головой и стала чуть левее, направляя оба фонарика на стену. Я поставил ногу на нижний выступ и раза два налег на него, проверяя, выдержит ли. Убедившись, что опора надежна, я глубоко вздохнул и, опираясь ногой на выступ, ухватился рукой за следующий. Пальцы попали в смесь глиняной пыли, песка и каменной соли, я не удержался и упал на задницу.
— Хорошая попытка, — сказала Энджи. — У тебя определенно наследственная предрасположенность ко всему, что связано с атлетикой.
Я поднялся, отряхнул пыль с пальцев, размазал ее по джинсам, хмуро посмотрел на Энджи, попробовал еще раз и снова упал на задницу.
— Публика, однако, начинает нервничать, — заметила Энджи.
В третий раз мне удалось зацепиться пальцами за выступ и провисеть на нем добрых секунд пятнадцать.
Я посмотрел на неприступную стену. Энджи посветила двумя фонариками мне в лицо.
— Можно мне? — сказала она.
Я взял фонарики и посветил на стену.
— Сделай одолжение.
Она сделала несколько шагов назад, смерила стену взглядом, сделала несколько приседаний, размяла поясницу и пальцы. Я еще не успел понять, в чем состоит план действий, как Энджи выпрямилась, разбежалась, на полной скорости уперлась ногой в нижний уступ, зацепилась правой рукой за верхний, легкое тело подтянулось еще на полметра, и она забросила левую руку на верхний край стены. Оторвись она от земли на несколько сантиметров раньше, врезалась бы в гранит, как Коварный Койот [32] в дверь с картинкой.
Так, прижавшись к граниту, она повисела с полминуты, как будто ее туда забросили.
— И что теперь будешь делать? — спросил я.
— Думала повисеть тут некоторое время.
— В твоем голосе мне слышится сарказм.
— Неужели заметил?
— Замечать сарказм — один из моих талантов.
— Патрик, — произнесла она тоном, который мне сразу напомнил маму и нескольких монахинь, с которыми мне довелось сталкиваться. — Подойди и подтолкни.
Я сунул один фонарик за пряжку ремня так, чтобы он светил мне в лицо, другой в задний карман джинсов, стал под Энджи, подставил обе руки ей под пятки и попробовал поднять. Фонарики, наверное, весили больше, чем она. Я поднял руки вверх, распрямил их, и в этот момент Энджи взмыла на стену, и ее пятки оторвались от моих ладоней. Она обернулась, стоя на четвереньках, посмотрела на меня сверху вниз и протянула руку: