Дядя Гриша уговорил Нину поехать с ним на добычу: ему кто-то доложил, что в игольном ряду есть лавка с неразграбленным тайником.
— Швейные принадлежности — первый товар на деревне, — сказал он. — За хорошую стальную иголку пять фунтов муки дают, а ножницы — и того дороже.
Нина сначала сопротивлялась:
— Дядь Гриш, это кража со взломом…
— Это самоснабжение, — рассмеялся он. — Нас правительство именно к этому и призывает.
В России расхищалось все: с дверей магазинов срывали пломбы, в вагонах просверливали стенки и полы. В монопольках муку держали на пару, чтобы она побольше весила; то и дело полыхали склады — перед ревизией служащие устраивали пожары. Апофеозом грабежа стали продотряды, которые советская власть направляла в деревни — отбирать у крестьян «излишки». Излишками считалось все — от хлеба в печи до семян.
Совестливые и щепетильные не могли позволить себе ничего, кроме горестных вздохов, а дяде Грише нужно было добывать деньги на восстание — любыми путями. Оставалось только удивляться, как быстро произошел сдвиг в головах: крали все, включая старую графиню Одинцову. Пару дней назад они с Фурией Скипидаровной утащили доску, оброненную на дороге красноармейским грузовиком, и премного были довольны своим преступлением.
В затопленной швейной лавке уже кто-то похозяйничал: двери были сорваны с петель, вокруг плавали щепа и обрывки бумаги. Дядя Гриша направил лодку прямо через выломанную витрину. Внутри — ничего, кроме пузырившихся рекламных плакатов на стенах.
Причалили к лестнице.
— Пойдем посмотрим, что наверху, — скомандовал дядя Гриша.
На втором этаже было пусто. Пахло отсыревшей штукатуркой и гнилым деревом, на потолке дрожали солнечные блики. Дядя Гриша прошелся взад-вперед по скрипучим половицам и начал простукивать стены. Но звук был глухой, самый обычный.
Нина поежилась — чужая лавка, пустой город…
— Пойдем, нет тут ничего.
Но дядя Гриша не сдавался:
— Мне верный человек сказал, что есть.
У стены стояла снятая с петель дверь — замок и ручки уже кто-то отвинтил. Дядя Гриша отодвинул ее:
— Сейчас еще этот простенок проверю.
Но и там ничего не оказалось.
— Вот черт…
Дядя Гриша отступил на шаг, задел ногой дверь, и та повалилась на пол. Тонкая фанера обшивки отскочила, и Нина ахнула: внутри все было заполнено коробочками с иголками.
— Я ж тебе говорил! — захохотал дядя Гриша.
Они перенесли добычу в лодку, но стоило им выплыть на Театральную, как со стороны Бетанкуровского канала появилась другая лодка.
— Стой! — заорали сидевшие в ней мужики. — Чего везешь?
Дядя Гриша налег на весла.
— Не отвечай им, — прошептал он Нине.
— Эй, говори добром, а то сейчас догоним — перевернем вас!
— Дядь Гриш, у них две пары весел…
Мужики вошли в раж:
— Подналяжем, братцы!
Их лодка стремительно неслась по сверкающей на солнце воде, уключины скрипели. Дядя Гриша опустил весла, покопался под сиденьем и, к ужасу Нины, вытащил из вещмешка пистолет.
Звук выстрела спугнул с крыш стаю чаек. Одно из весел преследователей было разбито. Мужики онемели от испуга и изумления.
— То-то же, — проворчал дядя Гриша, сунул пистолет Нине и снова принялся грести. — Следи за ними. Если приблизятся хоть на вершок — дырявь им лодку.
Но мужики уже скрылись за поворотом Макарьевской улицы.
— Откуда у тебя оружие? — спросила Нина, с опаской разглядывая пахнущий порохом пистолет.
— Откуда-откуда… — передразнил он. — Ну что ты его на себя направляешь?! Хоть на предохранитель поставь — он заряженный! Свяжешься с вами, с бабами… В следующий раз Жорку с собой возьму.
Коробки с иглами свалили в заплечные мешки и перенесли на Гребешок. Уморились, запыхались.
— Кажется, от реки до дому рукой подать, а попробуй-ка полазь в гору, — сказал дядя Гриша, утирая пот. — Есть у вас какая-нибудь ветошь — иглы чистить? А то они небось все проржавели…
Дядя Гриша усадил Нину и Елену за работу:
— Эх, девоньки, столько мы всего наменяем на эти иглы! А то из денег в деревнях принимают либо золотые монеты, либо николаевские пятисотрублевки. А керенки годятся только сундуки обклеивать, скоро их на вес будут принимать: «Взвесьте мне фунт желтеньких и полфунта зелененьких».
В комнату постучала Фурия Скипидаровна:
— Нина, вас графиня зовет.
Свекровь всегда принимала Нину в спальне, половину которой занимала огромная высокая кровать. В углу помещался величественный киот с иконами: Софья Карловна была неистова в православии.
Когда Нина вошла, графиня что-то писала, сидя за бюро с золотистым чернильным прибором.
— Добрый вечер, — произнесла Нина. — Вы хотели со мной поговорить?
Софья Карловна кивнула:
— Я видела из окна, как Григорий шел между вами и Еленой. Передайте ему, что воспитанный человек должен идти со стороны мостовой, а не между дамами.
— Передам, — вздохнула Нина. — Я могу идти?
Графиня направила на нее лорнет. Ее глаза насмешливо сверкнули.
— Вы думаете, что хорошие манеры уместны только в мирное время? Напрасно. — Она вынула из ящика стола грязный конверт и протянула его Нине. — Вот, держите: я сегодня с утра была на почте, но забыла вам передать. Это письмо от Рогова.
Наверное, нечто подобное испытывают люди, сбитые взрывной волной: звуки и предметы отбрасывает в сторону, ты не можешь вздохнуть, не можешь пошевелиться и лишь через некоторое время приходишь в себя — совсем не там, где тебя застигло ударом.
Нина сидела в кресле, держа в руке конверт с надорванными марками на швах.
— С вами все в порядке? — донесся до нее голос свекрови. — Я видела, что письмо распечатано, но служащий на почте сказал, что они получили его в таком виде.
Нина кивнула. Вынула разлинованный листок…
Это было чужое письмо: какая-то женщина просила прислать ей парусиновые туфли и готовальню.
Нина взглянула на конверт: письмо было адресовано ей, адрес был написан рукой Клима.
— Письмо подменили! — в отчаянии воскликнула она.
Софья Карловна взяла у нее конверт:
— Действительно… Вы знаете, Анна Евгеньевна мне говорила, что все письма сначала проходят перлюстрацию в ЧК. Их распределяют по сотрудникам, а те, чтобы работы было меньше, многое уничтожают.
— Письмо подменили! — повторила Нина.