— Пап, все наладится, — обнимала его Любочка.
— Для кого наладится, а для кого нет. — Антон Эмильевич очень горевал по своей коллекции антиквариата, конфискованной большевиками.
Из газет Любочка узнала, что чекисты расстреляли Елену, Жору и Григория Купина.
— Мы не ведем войну против отдельных лиц, — сказал Осип, когда Любочка примчалась к нему за объяснениями. — Если эти люди не служили нам, они служили контрреволюции.
— Но вы сами не даете таким, как они, полюбить советскую власть! Вы травите их, основываясь только на принадлежности к классу…
— Не «вы», а «мы», — резко оборвал ее Осип. — Ты с нами, и уже поздно отмежевываться.
Любочка знала, что Осип тоскует, видя, что творится вокруг, но утешает себя ее же словами: «Не вини себя: это война». Когда-то она потребовала, чтобы он вел себя как мужчина, не размазывающий соплей, — теперь он не размазывал.
В начале сентября Любочка встретила на улице главврача Илью Николаевича.
— Саблин умирает в больнице, а вы даже не навестили его? — презрительно усмехнулся тот.
Любочка нашла Варфоломея в ужасном состоянии — на полу в коридоре. Она поставила отца и Осипа перед фактом: привезла Саблина в терем и принялась лечить.
— Я не собираюсь к нему возвращаться, — убеждала она взбешенного Осипа. — Саблин выздоровеет и уйдет. Как бы ты сам стал относиться ко мне, если бы знал, что я способна предать близкого человека?
— Он тебе не близкий!
— Я никогда не сдаю своих. И тебя тоже не сдам — ни при каких обстоятельствах.
Осип смотрел на нее исподлобья и не находил слов, чтобы убедить ее.
Варфоломей Иванович выздоровел, но ему некуда было идти — дом на Ильинке реквизировали. Так он и остался в бывшей библиотеке Антона Эмильевича.
Любочка понимала, что Саблин все еще неравнодушен к ней. Он решил, что раз она спасла его, значит, не все потеряно. Он был робок и неуклюж в своих попытках быть галантным кавалером, и это ее умиляло. В глубине души она не хотела, чтобы Саблин уехал. Осип то и дело мотался по командировкам, иногда его не было дома по нескольку недель, и тогда Любочка коротала вечера с Саблиным.
После болезни Варфоломей Иванович был окончательно признан негодным к военной службе и вновь вернулся в хирургическое отделение Мартыновской больницы. Он по-прежнему восхищал Любочку образованностью и большим умом. С ним можно было поговорить на темы, в которых Осип ничего не смыслил: об истории, науке и культуре, — а этого ей остро не хватало.
Любочка вдруг поняла, что ей нужны оба — и товарищ Другов, и господин Саблин. Она делала все, чтобы они как можно реже видели друг друга: оказавшись в одной комнате, ее мужчины неизменно затевали опасную игру.
— Осип Петрович, вы слышали: кремлевское начальство ввело всеобщую трудовую повинность, — говорил Саблин. — Теперь помимо основной работы население должно разгружать вагоны. А я-то думал, почему нас в последнее время стали называть «рабсила»?
Осип хмурился:
— А как, по-вашему, надо бороться с разрухой? Мы стараемся, чтоб как лучше… У нас бесплатный транспорт…
— И трамваи почти не ходят.
— Отменены коммунальные платежи…
— Из коммунальных услуг осталось электричество. Да, кстати, мне говорили, что военкомат поставил на учет все швейные машинки в городе…
— Нам нужно шить обмундирование! — вскипал Осип, чувствуя сарказм в тоне Саблина.
— Товарищ Другов, ей-богу, стыдно не знать простых истин: как только вы хоть что-нибудь ставите на учет, оно моментально исчезает. — Саблин проникновенно заглядывал Осипу в глаза. — Не откажите в любезности, поставьте на учет комиссию здравотдела, а то она совершенно не дает нам работать. Только, пожалуйста, в полном составе — чтобы духу ее в нашей больнице не было!
Любочке казалось, что Осип бросится на Саблина с кулаками, но тот только наливался багровой краской и поспешно уходил в свою комнату.
— Ах, какой впечатлительный гражданин! — качал головой Саблин. — Давай-ка мы ему валерьянки пропишем. А то доведет себя до сердечного приступа.
— Прекрати над ним издеваться! — молила Любочка, но Саблин категорически отказывался:
— Это единственное удовольствие в моей холостой жизни.
Антон Эмильевич слушал их перепалки и вздыхал.
— Ты, дочь моя, доиграешься… — говорил он Любочке.
За год советской власти по всему городу протянулись невидимые, но прочные нити, связывающие обладателей «добра» друг с другом. Они тянулись от губпродкома, помещавшегося в здании Дворянского собрания, и захватывали все отрасли — от только что образованного Нижегородского университета до сапожных мастерских и зубоврачебных кабинетов.
Товары первой необходимости распределялись среди населения через потребительские союзы, но дефицит никогда не выходил за «круг посвященных». Резиновые галоши, беличьи меха, кровельное железо, сливочное масло и прочая, прочая доставалось только представителям власти. Спецвыдачи не фиксировались в карточках, да и вообще не существовали на бумаге. Те, кто хотел и умел жить, давно бросили опасное мешочничество и поступили на государственную службу, набиваясь туда, где можно получить товары, связи и важные сведения — все то, что стоило много дороже денег.
Любочка наладила дела так, чтобы ее близких не посылали на общественные работы и не привлекали к самообороне. Благодаря ее стараниям, Саблин получил должность заведующего хирургическим отделением, а Антон Эмильевич стал ответственным секретарем в газете «Нижегородская коммуна».
Люди, с которыми доводилось общаться Любочке, так или иначе приспособились к новым условиям, это было свидетельством ума и расторопности. И вот перед ней стоял Клим Рогов, которым она некогда восхищалась. Он все-таки остался с Ниной в России, но при этом опустился на самое дно. Любочкина подружка заполучила худого, бородатого нищего с затравленными глазами. Ну что, довольна? Теперь у вас есть одно пальто на двоих.
Словно почувствовав на себе Любочкин взгляд, Клим оглянулся, посмотрел на нее в изумлении. Любочка решительно направилась к ним.
— Пойдемте ко мне, — сказала она, понимая, что здесь не рассуждать, а спасать надо.
В честь великого праздника Саблину дали выходной. Впервые за много дней он остался один в доме-теремке. Бывший тесть уехал в Кремль на торжественный концерт, заместителя по супружеским делам опять призвали в Москву, Любочка отправилась смотреть демонстрацию.
Когда привыкаешь к надсадно-торопливому ритму жизни, то не знаешь, что делать со свободным временем. Варфоломей Иванович решил прогуляться. Накинул пальто, взял трость, вышел на улицу. За двадцать минут не встретил ни одной живой души: улица словно вымерла — притихшие дома, голые тополя… Как чума пронеслась.