Как мы орали, когда он потянул нас за собой! Отцепиться было невозможно – в руках у нас были клетки.
– Не бросай лису! – вопила Триш. – Она может ногу сломать!
Спасли нас проезжавшие мимо пожарники: медведя сняли с дерева и вместе с лисой и енотом сдали в приют для животных.
– Пошли ко мне, выпьем рому, – позвала Триш, когда все уже было позади.
Так мы и подружились. Потом, когда я переехала в Лос-Анджелес, я потеряла ее из виду. Несколько раз пыталась созвониться, но безуспешно, а потом оказалось, что Триш вообще бросила журналистику и уехала на родину пенсионерствовать.
Город Мемфис поразил меня обилием церквей и негритянок в фиолетовом.
Местные церкви выполняют самые разнообразные функции – от душеспасительных до физкультурных – у них при храмах есть и спортзалы, и детсады, и даже дискотеки. Что ни возьми – все находится под божественным присмотром.
В отличие от Калифорнии, народ в Мемфисе одевается по-модному. Особенно черные. Наши тетки нацепят на себя майку со штанами – и вперед; а тут все в костюмах (большей частью фиолетовых). По воскресеньям у них вообще показ мод: к Богу на прием в чем попало ходить нельзя – может неправильно понять.
За время, что мы не виделись, Тришка умудрилась похудеть, помолодеть и выщипать брови.
– У меня теперь муж, – хвасталась она. – Нормальный! Даже посуду мыть умеет!
– Где взяла?
Тришка немного смутилась:
– В виварии… Там, где крыс подопытных разводят. Понимаешь, здесь есть детский госпиталь Сент-Джуд: они такие технологии разрабатывают, что у них излечимость рака почти восемьдесят процентов. А раньше выживал один пациент из пяти.
– И что, твой муж разводит лабораторных крыс?
– Знаешь, как ему их жалко! – шмыгнула носом Триш. – Но они для дела умирают!
Было видно, что ей нелегко согласовывать гринписовские принципы и профессию мужа.
– Я решила, что мне надо что-то сделать для восстановления равновесия в природе, – сказала Триш, когда мы прибыли к ней домой. – Сегодня я тебя кое с кем познакомлю. Иди в душ, потом будем завтракать, а потом поедем.
Триш подвезла меня к сооружению, построеному в египетском стиле: на стенах – фрески с фараонами, перед входом – скульптуры.
– Пошли! – скомандовала она. – Только не падай, когда увидишь ЕГО. Это такой самец – одна рожа чего стоит! А мускулы! Я никогда в жизни не видела таких мощных рук.
Я подозрительно покосилась на нее:
– Погоди… А как же муж?
– Он одобряет. Он даже рад, что мне есть чем заняться. Да ты сама в НЕГО влюбишься, как только увидишь!
Триш оказалась права – я впечатлилась по полной программе. Здание с фараонами оказалось зоопарком, а ОН – самцом гориллы по имени Гоблин.
– Во зверюга, да? – хохотала Триш. – Я уже три года работаю с ним – кормлю, убираю, экскурсии провожу. Думаю, это компенсирует то, что делает Майк, да ведь?
Вечером мы отправились в ресторан праздновать день рождения Майка. Тришкин муж был полной противоположностью ее нью-йоркским бойфрендам: здоровым, добродушным и ничего не понимающим в искусстве. На все крики и метания жены он реагировал ухмылкой, а когда она особенно кипятилась, поднимал ее и переносил в другое место – охладиться. Тришка возмущалась, но было видно, что ей нравится насилие над личностью.
– А какую песню поют русские на день рождения? – спросила Триш, когда официанты принесли тортик со свечкой.
Я задумалась.
– «Пусть бегут неуклюже…»
– Спой!
Пришлось грянуть песню.
– Какая-то она у вас не очень веселая.
– Она подходит к русскому менталитету, – отозвался Майк. – Представь себе: бескрайняя равнина, боевой конь и певец в седле…
– Ты не поверишь, но этот певец – крокодил с гармошкой.
За целый день мы с Триш так и не удосужились поговорить о деле. И только когда я пошла спать, она заглянула в мою комнату.
– Если фигня – так сразу и скажи, – буркнула Триш, вручая мне рукопись.
Я пробежалась глазами. Это был сборник детских стихов про крыс и мышей. На титульном листе стояло посвящение: «Всем невинно убиенным во имя науки».
Стихи были чертовски хороши.
[23 декабря 2005 г.]
Странная штука – бывшая любовь. Душа уже давно чистая и белая, как выстиранная наволочка, а привычка к любви осталась: вот и звонишь, непонятно зачем, общаешься, подписываешь открытки…
Я все думала: что бы написать Кевину на это Рождество? По традиции хотела сказать что-нибудь искреннее и доброе. Но сочетать одно с другим уже не получается.
Написала: «Дорогой Кевин! Поздравляю тебя с Рождеством и желаю осознать, какой ты дурак, что упустил свое счастье. Здоровья тебе, гадина: живи сто лет и каждый день рви на башке волосы и посыпай то, что останется, пеплом.
Уже давно не твоя,
Мардж».
Разумеется, не отправила. Только открытку зря испортила.
Сегодня встретились на Санта-Монике: у него был обеденный перерыв, а я так – мимо пробегала. Обоим хотелось послать друг друга в жопу, но вместо этого мы стали обсуждать новости.
Кевин очень переживал за судьбу родственников Саддама Хусейна:
– Что ни день, так сообщение: убит кузен, ранен дядя. Такое впечатление, что их всех либо переранили, либо перебили, и даже в большем количестве, чем было.
Я не выдержала и сбежала первой. С горя купила себе два наряда вне очереди.
Хорошо, что у меня есть Зэк.
[1996 г.]
Жизнь с супругом № 2 не заладилась с самого начала.
Каждые три месяца Лука уезжал в командировки и каждый раз – на войну. Я исступленно ждала его, пытаясь не бояться неурочных звонков и официальных конвертов. На висках появилась первая седина.
Для меня любовь означала близость – не только абстрактную, но и фактическую. Для Луки она равнялась письмам «с фронта». Он получал все, я – ничего. Как мозоль сначала кровоточит, а затем покрывается твердой коркой, так зарубцевалась и моя любовь.
Я все еще инстинктивно боялась разрыва. Но стоило мне представить, что так будет всегда, и мне хотелось мстить за погубленную молодость.
Отношения с Лукой треснули окончательно после того, как он попал под автоматную очередь в Чечне. Четыре месяца провалялся в больнице – из башки провода торчат, из рук – трубочки: киборг на ремонте да и только.
И хоть бы жизнь его чему научила!
– Мардж, ты не поверишь! В Перу захвачено пятьсот заложников! Ох, мне туда надо!