После работы Клим наведывался к дону Фернандо в «Летучий голландец». Хвалил его пение, играл с ним в карты и пересказывал статьи о новинках прогресса. Дон обожал науку будущего: на галошах у него были застежки-молнии, он пил растворимый кофе «Фауст» (военная технология!), а под штанами носил особые подтяжки «Shir Gar», скрепляющие верх носков и низ сорочки – первые не сползают, вторая не морщится.

У Дона Фернандо было хорошо – Клим словно окунался в тот старый, довоенный мир, когда ему не о чем было сожалеть. Но «Летучий голландец» временно затонул во время полицейской облавы. Так что из развлечений у Клима осталась только работа.

Лиззи сняла для редакции помещение на Хонан-роуд и повесила на стену портрет актрисы Олив Томас. Наняла штат: секретарь мисс Арабелла Доусон отвечала на телефонные звонки и правила статьи; бессовестный ирландец О’Дулл воплощал художественные замыслы. Целыми днями он рисовал большеглазых леди в спортивных костюмах или вечерних платьях, а когда хозяйки не было в конторе – саму Лиззи в неприличных позах и непременно голую. Выходило так похоже, что мисс Арабелла закрывала лицо руками и обещала все рассказать начальству.

– Наябедничаешь – я тебя саму изображу, – хохотал О’Дулл и посылал Арабелле воздушный поцелуй.

Климу пришлось заниматься всем, чем не хотела заниматься Лиззи: искать типографию, разговаривать с наборщиками, командовать десятком внештатных журналистов и рекламных агентов.

Подписывать контракт на аренду – Клим; получать разрешение в Муниципальном совете – Клим; выкидывать дохлую крысу, попавшую в мышеловку, – Клим.

Половину текстов тоже писал он – от обращения редактора до «рассказов наших читательниц».

Лиззи занималась идеологическим руководством.

– Нам нужна статья про танцевальные туфли! – кричала она, подсмотрев в «Cosmopolitan» новую тему, и Клим отправлялся к знаменитому учителю танцев месье Бессони, приставал к обувщикам в салоне на Нанкин-роуд, потом добавлял рекомендации «известной танцовщицы мадемуазель Пайно», которой вовсе не существовало на свете.

Первый номер «Флэпперс» довольно быстро разошелся по книжным лавкам. Клим придумал обклеить рекламными плакатами трамваи, и, хотя их быстро оборвали мальчишки, это дало отличный результат. У журнала появились подписчики и враги.

Климу было интересно писать для женщин и нередко – от лица женщин: эдакая попытка осознать, что находится за пределами твоего понимания.

Когда у него не получалось, Лиззи приходила в неистовство:

– Вы издеваетесь, что ли? С чего вы взяли, что все женщины любят ходить по магазинам? Мы разные! Как вообще можно стричь всех под одну гребенку?

Клим обещал исправиться. Он подружился с Лиззи – точно так же, как в свое время нашел общий язык с ее сестрой. Миссис Уайер не умела сдерживать свой темперамент. Она инстинктивно искала, с кем бы помериться силой, но победа вызывала у нее досаду и презрение к сопернику, а поражение – острое желание отыграться. Клим – один из немногих – умел сохранять шаткий баланс, при котором обе стороны признавались равными.

По вечерам, когда все сотрудники уходили домой, они садились у окна и болтали. Лиззи рассказывала о своих отношениях с Эдной:

– Однажды я подсунула ей в ридикюль сосиску, чтобы она там стухла. А Эдна вернула ее мне по почте – в красивой коробке с бантом; я подумала, что это подарок от поклонника. Правда, сосиска к тому времени засохла. Мы ее до сих пор подсовываем друг другу. То в комод с бельем, то в туфли.

– А сейчас сосиска у кого? – спросил Клим.

– У меня. Но еще не все потеряно.

Лиззи трудно было смириться с мыслью, что и старшая сестра, и она сама изменились и нужда в мести давно отпала.

– Я знаю, Эдна помогла мне открыть журнал, спасибо ей за это… – проговорила Лиззи. – Но она все равно смотрит на меня сверху вниз: она-то освещает землетрясение в Японии, а я – маскарад в доме Нины Купиной. Эдне кажется, что ее новости важнее.

Клим напрягся:

– Вы сказали – Нина Купина?

– Я была у нее в прошлую субботу, и мне показалось, что все устроено с большим вкусом. Кстати, эта дама подходит нам для интервью, пусть она расскажет о себе. – Лиззи достала телефонный справочник, полистала. – Вот ее номер, позвоните и договоритесь о встрече. Она русская, как и вы. А вопросы сейчас придумаем.

2

Клим как будто наблюдал за собой с театральной галерки. Лицо героя-любовника трагично, сердце – полуспущенный мячик со вдавленным внутрь боком: следствие неудачного полета в окно – разбил стекло и сам сдулся.

Лиззи курила, сидя в кресле.

– Ну же, звоните! Она наверняка сейчас дома.

Клим снял трубку.

– Алло! – Нинин голос.

Скороговоркой объяснил ей – интервью, вопросы…

– Конечно, приезжай.

В трубке треск – будто лопались собственные капилляры. Взгляд – бессмысленный – в стену, на Лиззи, на портрет Олив Томас у нее над головой.

– Заходи ко мне, – проговорила Нина. – Завтра часов в десять.

«Родная моя… Стоять одним коленом на стуле, прижимать трубку к пылающему уху. Командир партизан идет на переговоры во дворец. Это, конечно, ловушка. Тюрьма, кандалы, приговор на всех заборах. А, черт, плевать! Зато пожмем царевне руку».

– Возьмите с собой Назара, фотографа, – велела Лиззи. – Пусть сделает несколько снимков.

3

Лиззи отыскала Назара на Банде – он предлагал прохожим фотографироваться и в качестве образца показывал карточку дамы в белом платье.

Назар приехал в Шанхай месяц назад. Он был родом из Владивостока и служил мальчиком в фотоателье на Светланской улице. Мамка, вокзальная буфетчица, выгнала его из дому, когда нашла в кармане сына папиросы. По недоразумению Назар попал в толпу беженцев, и его занесло на «Монгугай» (один из кораблей адмирала Старка). С тех пор мальчик болтался между небом и землей.

Когда эскадра вышла из Гензана, четыре парохода остались в гавани – под командованием казачьего генерала Глебова. Японцы дали его людям работу – делать железнодорожные насыпи. Через полгода «Охотск», «Монгугай», «Защитник» и «Эльдорадо» последовали за остальными, но власти Шанхая категорически запретили казакам высаживаться в городе. Восемьсот пятьдесят мужчин – почти все молодые, несемейные, вооруженные, – куда их девать? Пароходы стояли напротив крепости Усун – без топлива и продовольствия; и точно так же, как Клим, Назар сбежал в город на китайской джонке.

У него не было ни друзей, ни родных. Языков он не знал. Все богатство – потрепанный фотографический аппарат.

– Как же ты снимал прохожих на Банде, если у тебя ни магния, ни реактивов? – удивился Клим.

Мальчик обиделся:

– Что ты пристал, как акула империализма? Они сами виноватые: нет чтобы побольше заплатить человеку…