Дрожали стены, ночь сотрясалась от ураганного ветра.
Коули смотрел на Тедди так, как взрослые поглядывают на детей, играющих на оживленном перекрестке.
— В своем деле я кое-что понимаю, пристав. Да, эгоист. Мой ай-кью зашкаливает. Я с детства «читаю» людей. Как никто. Один вопрос… не хотелось бы вас обидеть… так вот, вы склонны к суициду?
— Гм. Хорошо, что вы не хотите меня обидеть.
— Так как, посещают мысли?
— Да, — признался Тедди. — Вот почему я больше не пью, доктор.
— Потому что знаете…
— …если б пил, то давно бы уже выстрелил себе в рот.
Коули кивнул:
— По крайней мере, вы живете без иллюзий.
— Это точно.
— Перед отъездом я могу вам дать кое-какие фамилии. Классные специалисты. Они могли бы вам помочь.
Тедди помотал головой.
— Федеральные приставы не обращаются к специалистам по душевным болезням. Уж извините. А если у меня поедет крыша, меня отправят на пенсию.
— О'кей, о'кей. Нет вопросов. Но знаете что?
Тедди ждал, глядя на главврача.
— Если и дальше все пойдет своим ходом, то это уже не вопрос «если», а вопрос «когда».
— Вы не можете этого знать.
— Я знаю. Уж поверьте. Я специализируюсь на душевных травмах, вызванных горем, и самоедстве, связанном с чувством вины. Я сам страдаю этими комплексами, потому их и изучаю. Я видел, какими глазами вы смотрели на Рейчел Соландо несколько часов назад. Так смотрит человек, желающий умереть. Ваш босс из главного офиса сказал мне, что из всех агентов в его подчинении у вас больше всего наград. Что вашими боевыми медалями можно было бы набить полную шкатулку.
Тедди просто повел плечом.
— Он сказал, что вы воевали в Арденнах и освобождали Дахау.
В ответ — тот же жест.
— А потом погибает ваша жена. Сколько насилия, по-вашему, способен вынести человек, прежде чем окончательно сломаться?
— Не знаю, док. Сам иногда задаю себе этот вопрос.
Коули придвинулся ближе и положил руку ему на колено.
— Возьмите списочек с фамилиями перед отъездом. О'кей? Я бы хотел через пять лет, сидя на этом месте, не без основания полагать, что где-то там вы живы и здоровы.
Тедди посмотрел на руку, лежащую у него на колене, потом Коули в лицо.
— Я тоже, — тихо сказал он.
С Чаком он снова встретился в подвале мужского общежития, где для всех, кто сейчас находился на открытом воздухе, поставили сборные койки. Чтобы сюда попасть, Тедди пришлось идти по разным коридорам, связывавшим корпуса больницы. Его провожал санитар по имени Бен, этакая гора колыхающейся белой плоти. Они миновали четыре запертые двери и три дежурных поста, блуждая по катакомбам, где о бушующем снаружи урагане можно было только догадываться. Эти серые, плохо освещенные переходы неприятно напоминали Тедди коридор из его ночных кошмаров. Может, не столь длинные и без пугающих черных «карманов», но такие же холодные, грифельно-серые.
Он испытывал смущение перед товарищем. Еще никогда приступ мигрени такой силы не случался у него в публичном месте, и воспоминание о том, как его стошнило на пол, заставило его покраснеть. Оказаться беспомощным, как ребенок, которого надо подхватывать на руки.
Но стоило Чаку воскликнуть «Эй, босс!» в другом конце комнаты, и он вдруг понял, до чего же приятно снова быть вместе. Еще на материке он попросил разрешение на то, чтобы вести расследование в одиночку, и получил отказ. Тогда он был раздосадован, но сейчас, после двух дней на острове, после мавзолея и дыхания Рейчел у него на губах и долбаных кошмаров, он не мог не признать: хорошо, что в этой передряге он не один.
Они обменялись рукопожатиями, и, неожиданно вспомнив слова Чака из ночного кошмара: — «Я никогда отсюда не уеду», — Тедди испытал такое чувство, будто птица, запертая в его грудной клетке, отчаянно взмахнула крыльями.
— Как дела, босс? — спросил Чак, похлопывая его по плечу.
Он смущенно улыбнулся:
— Лучше. Еще немного покачивает, но в целом нормально.
— Мать честная. — Чак отошел от двух санитаров, смоливших возле несущей балки, и понизил голос: — Я даже испугался, босс. Я уж решил, что у тебя инфаркт или инсульт.
— Обычная мигрень.
— Обычная, — хмыкнул он, еще больше понижая голос, пока они отходили к цементной стене бежевого цвета подальше от посторонних. — Сначала я подумал, что ты устроил маленький театр, чтобы добраться до личных дел.
— Ума не хватило.
Чак глядел на него в упор, глаза заблестели.
— А у меня сразу родилась идея.
— Иди ты.
— Представь себе.
— И что ты сделал?
— Я сказал Коули, что посижу с тобой. Ну и остался. А через какое-то время его позвали, и он ушел из офиса.
— А ты заглянул в личные дела?
Чак кивнул.
— И что ты там нашел?
Чак сразу сник:
— Да ничего особенного. Не смог залезть в его картотеку. Там какой-то особый замок, с которым мне раньше не приходилось иметь дела. А я разбирался с самыми разными замками. Я бы и этот открыл, но остались бы следы. Понимаешь?
— Ты правильно поступил.
— Ну да… — Чак кивнул проходящему мимо санитару, а у Тедди возникло такое сюрреалистическое чувство, будто они стали персонажами какого-то старого фильма с Джеймсом Кэгни, в котором заключенные планируют побег. — А вот к нему в стол я таки залез.
— Что?
— Жуть, да? Можешь мне дать по рукам.
— По рукам? Я дам тебе медаль.
— Не надо медали. Невелики находки, босс. Всего лишь его календарь. Но вот что любопытно: четыре дня — вчера, сегодня, завтра и послезавтра — он отчеркнул их черным фломастером.
— Ураган, — отреагировал Тедди. — Он знал о его приближении.
Чак помотал головой.
— Отчеркнул все четыре дня. Это я к чему? Знаешь, как пишут: «Каникулы на мысе Код». Следишь за мыслью?
— Да.
К ним вразвалочку подошел Трей Вашингтон, мокрый с головы до ног, с дешевой сигарой во рту.
— Что, приставы? Секретничаете тут?
— Само собой, — откликнулся Чак.
— Никак прогулялись? — спросил Тедди.
— Ага. Жесть. Обкладывали здание мешками с песком, заколачивали окна. Здоровых мужиков на хрен с ног сбивает. — Он поднес зажигалку «зиппо» к потухшей сигаре и обратился к Тедди: — Как сам-то? Говорят, у вас случился приступ.