— Хотелось бы поговорить с вами минутку-другую.
Я осмотрелся — бежать было некуда, надежного укрытия я тоже не заметил. Было немного не по себе, но, непонятно почему, я не ждал от него подвоха. Отчасти и потому, что в косынке, поддерживающей его руку, пистолета не было — я это сразу же определил. Но дело было не только в этом. Если я правильно понимал нрав Роланда, он не походил на своего отца. Тот сначала словно гипнотизировал свою жертву, а уж потом убивал. Роланд же посылал противника в могилу без лишних разговоров.
Кроме того, я только теперь осознал, до чего же он здоровенный парень. Я впервые увидел его совсем близко и во весь рост и, можно сказать, испытал чуть ли не благоговейный трепет. Ростом он был шесть футов четыре дюйма, если не больше. Всю тело его состояло из сплошных мускулов — упругих, напряженных, готовых к действию. Оказавшись перед ним, я со своими шестью футами почувствовал себя жалким лилипутом.
Остановились мы на пустыре. Некогда здесь была пашня, превратившаяся теперь в поросшее сорной травой и закиданное битым кирпичом и осколками шлакоблоков дикое место, которому большим бизнесом уготована была судьба стройплощадки. И протянут застройщики свои загребущие руки еще дальше, оттесняя Роксбэри и на запад, и на восток. Все это кончится тем, что превратится Роксбэри в новый Саут-энд — весьма приличный район с кучей ресторанчиков, где приличному человеку можно посидеть и выпить стаканчик-другой спиртного под звуки музыки в стиле андерграунд. Жителей этого района заставят переселиться либо на запад, либо на восток от родных кварталов, а политики будут перерезать ленточки, пожимать руки подрядчикам, не уставая говорить о прогрессе, с гордостью приводить цифры, свидетельствующие о снижении преступности в районе новостроек, игнорируя при этом очевидный факт, что там, куда будут переселены здешние жители, преступность резко возрастет. Слово «Роксбэри» перестанет внушать ужас, зато Дедхэм и Рэндольф превратятся в кромешный ад.
— Вы убили Мариона, — сказал Роланд.
Мы промолчали.
— Вы что думали — все это… ну, мне будет в кайф? И я буду держаться от вас подальше?
— Нет, — сказал я. — Ты, Рональд, нас совсем не занимал. А вот он нас ненавидел. Все вышло проще простого.
Он посмотрел на меня, а затем взгляд его устремился куда-то вдаль, за край пустыря. Там-то и тянулись трущобы, где он, петляя по заброшенным дорогам, еще третьего дня гонялся за нами. Пейзаж, окружавший нас, глаз тоже не радовал: полуразрушенные дома и заброшенные поля. И ведь все это — совсем рядом от Бикон-Хилла.
Роланд, казалось, читал наши мысли.
— Вот именно, — сказал он. — Мы сидим у порога вашего дома.
Я посмотрел вокруг и увидел в ярком свете полуденного солнца сомкнувшийся над нами небосвод, увидел место, где он упирается в землю, и был он так близок от нас, что хотелось прильнуть к нему губами. И мне показалось странным, как это можно жить здесь и никогда даже не попытаться насладиться его вкусом. Да не так уж это и просто, если подумать, как следует. Даром это тебе не дастся.
— Вечно мы там сидеть не станем. Нас не удержишь, — продолжал он.
— Роланд, — сказал я. — Не мы вас породили. Нечего перекладывать вину на одних только белых. В то, чем ты стал, превратил тебя твой отец, и не без твоего участия.
— А чем я стал? — огрызнулся он.
Я пожал плечами:
— Ты шестнадцатилетний робот, запрограммированный на убийство.
— Что есть, то есть, — сказал он и сплюнул. Плевок пришелся по левую сторону от моего ботинка. — Но я не всегда был таким.
Мне тут же представился худенький мальчик на фотографиях, и я подумал, что, возможно, в голове его бурлили всевозможные мысли: он хотел стать добропорядочным гражданином, надеялся на что-то хорошее, но вдруг кто-то начал методично вышибать из него эти помыслы, и незрелый ум не выдержал — не стало в нем добра, оно просто-напросто испарилось, и душу его обуяло зло. Передо мной стоял шестнадцатилетний парень, здоровенный, как будто высеченный из каменной глыбы, но — с подбитым глазом и рукой в гипсе. Как такое могло сочетаться в одном человеке — убей меня бог, не пойму.
— Да, Роланд, — сказал я. — Все мы когда-то были маленькими мальчиками. И девочками, — добавил я, посмотрев на Энджи.
— Белыми мальчиками и белыми девочками, — огрызнулся Роланд.
Энджи швырнула на землю пакет с покупками.
— Роланд, — сказала она, — все это мы уже слышали. Белый… Да о белых мы знаем побольше тебя. У белых — власть, а у черных ее нет. Но мы знаем, что это за власть, и лично нам она не нравится. И вот наконец-то перед нами явился черный. Не исключено, что ты знаешь, как изменить мир к лучшему. Если есть какие соображения, то давай поговорим. Но разговаривать, боюсь, будет не о чем. Мало того, что ты, Роланд, торгуешь наркотой, ты еще и убийца. Так что брось корчить из себя борца за права черных американцев.
Он улыбнулся Энджи. Не скажу, что это была самая сердечная улыбка из всех, что я видел, — тепла в Роланде было не больше, чем на Северном полюсе, — но и холодной назвать ее тоже было нельзя.
— Кто знает, кто знает… — сказал он и здоровой рукой почесал гипс.
— Вы вот что… в газетах напечатали фотографию, где меня не совсем видно… ну, вы сами понимаете… Так, может, вы считаете, что я перед вами в долгу? — Он посмотрел на нас. — Так вот, ни хрена я вам не должен. И никому я ничего не должен, потому что ни у кого ничего не просил. Никогда. — Он потер рукой заплывший глаз. — Но и убивать вас теперь особого смысла нет, так что живите спокойно.
Пришлось вспомнить, что передо мной стоит подросток шестнадцати лет, можно сказать, ребенок.
— Роланд, — сказал я, — один вопрос.
Он нахмурился и как-то вдруг поскучнел:
— Давай.
— Человек ты обиженный и озлобленный. Но когда ты узнал о гибели отца, может, тебе стало хоть чуток полегче?
Он пнул подвернувшийся под ногу шлакоблок и пожал плечами:
— Не-а. Вот если бы я сам спустил курок, тогда, может быть, что-нибудь во мне и изменилось бы.
Я покачал головой:
— Нет. Так не бывает.
Он поддал ногой обломок кирпича:
— Нет, это уж точно. — Он посмотрел на поле, поросшее сорняками, на ветхие строения, стоящие на его краю, на валявшиеся тут и там бетонные блоки с торчавшей арматурой, которая походила на флагштоки — вот только флагов было не видно.
Его империя.
— А теперь ступайте домой, — сказал он. — И забудем, что мы когда-то встречались.
— Договорились, — сказал я, но у меня было сильное чувство, что Роланда я буду помнить всю свою жизнь, даже после того, как прочту извещение о его смерти.
Он кивнул куда-то в сторону и пошел своей дорогой. Он поднялся на поросшую травой груду битого кирпича, щебенки и прочего строительного мусора, остановился и, не оборачиваясь, сказал: