Дезире вытолкнула меня из кресла ударами пистолета по затылку и ткнула дулом мне в шею:
— Идем!
Джулиан снял фонарик с письменного шкафа и распахнул балконную дверь, ведущую на газон позади дома. Мы вышли за ним следом, повернули налево. Свет фонарика ярким пятном прыгал по траве.
Дезире вела меня, ухватив мой затылок и приставив пистолет к шее. Я был вынужден сгибаться, приспосабливаясь к ее росту; так мы миновали газон и, пройдя по короткой тропинке, огибавшей сарай и перевернутую тачку, через рощицу вышли к саду.
Как и все вокруг, сад был огромен, величиной по меньшей мере с бейсбольное поле; с трех сторон его окаймляли покрытые инеем живые изгороди высотой фута в четыре. Мы перешагнули свернутый кусок брезента у входа, и пятно света от фонарика Джулиана запрыгало по окоченевшим комьям грязи на грядках и травинкам, сумевшим выстоять в зимний холод. Справа от нас, у самой земли, внезапно послышался шорох. Мы повернули головы, и Дезире остановила меня, схватив за голову. Свет фонарика дернулся вправо, затем влево, и тощий заяц с посеребренной морозом шкуркой, перепрыгнув освещенное пространство, скрылся в живой изгороди.
— Пристрелите его, — сказал я Дезире. — Ведь он денег стоит!
— Заткнись! — сказала она. — Джулиан, давай-ка побыстрее!
— Дорогая…
— Не называй меня «дорогая»!
— У нас тут неприятность, дорогая…
Он попятился, и мы, выглянув из-за его спины, увидели в круге света от фонарика пустую яму глубиной футов в пять с половиной и шириной фута в полтора.
Яма была тесной и выкопана на славу, аккуратно, но сидевший в ней, вылезая, произвел ужасный беспорядок. Землю испещряли грязные, глубже оставляемых граблями борозды; широким кругом яму окаймляли комья выброшенной глины. Сидевшая в яме не только отчаянно пыталась выбраться. Она была зла как черт.
Дезире взглянула налево, направо.
— Джулиан!
— Да? — Он глядел вниз, в яму.
— Давно ты ее здесь проверял?
— С час тому назад, наверное.
— Час тому назад.
— Она могла успеть добраться до телефона, — заметил Джулиан.
Дезире скорчила гримасу:
— Какого? Ближайший дом отсюда в полукилометре, а владельцы зиму проводят в Ницце. Она вся в грязи… Она…
— В этом доме, — свистящим шепотом проговорил Джулиан, оглянувшись через плечо на особняк. — Она может находиться в этом доме, внутри.
Дезире мотнула головой:
— Нет, она еще здесь. Я знаю. Дружка своего поджидает. Да? — крикнула она в темноту. — Поджидаешь?
Что-то зашелестело слева от нас. Похоже, звук шел от живой изгороди, но море, шумевшее в двадцати метрах от дальнего края сада, мешало определить это точно.
Джулиан склонился перед высокой изгородью.
— Не знаю, — раздумчиво произнес он.
Дезире переместила свою пушку влево и отпустила мои волосы.
— Прожекторы. Мы можем включить прожекторы, Джулиан.
— Просто не знаю, — сказал Джулиан.
Ушей моих коснулся не то легкий порыв ветра, не то шум прибоя.
— Черт побери! — воскликнула Дезире. — Как это она смогла…
И тут раздался чавкающий звук — так шлепает ботинок по наледи грязной лужи.
— О боже! — произнес Джулиан, направляя фонарик на себя, на собственную грудь, откуда, поблескивая, торчали лезвия садовых ножниц. — О боже! — повторил он, не сводя глаз с деревянной рукоятки ножниц, словно ожидая от них объяснения случившемуся.
Потом фонарик выпал из его рук, он качнулся вперед и упал. Кончики лезвий показались из спины, он лишь моргнул разок, уткнувшись в грязь подбородком, испустил вздох. И больше ничего.
Дезире нацелила на меня пистолет, но выронила его, когда по кисти ей ударили рукоятью мотыги.
— Что? — сказала она и повернулась влево, туда, где из темноты выступила Энджи, с головы до ног покрытая грязью, и ударила Дезире Стоун по лицу так сильно, что сомнений у меня не оставалось — та перенеслась в царство грез еще раньше, чем тело ее упало на землю.
Я стоял возле душа в ванной для гостей внизу, в то время как струи воды брызгами омывали тело Энджи и грязь потоком стекала по ее щиколоткам в слив. Она провела губкой по левой руке, и мыло потекло тягучими каплями с ее локтя, прежде чем шлепнуться в мраморную ванну. Потом она принялась за другую руку.
С тех пор, как мы зашли с ней в ванную, она уже четырежды успела выскрести каждую часть тела отдельно, а я все еще находился под впечатлением.
— Ты сломала ей нос, — сказал я.
— Да? Ты какого-нибудь шампуня здесь не видишь?
Салфеткой для лица я открыл аптечку, а потом, обернув этой салфеткой небольшой флакон, выдавил немного шампуня себе в ладонь и вернулся к душу:
— Повернись ко мне спиной.
Она повиновалась, и я, наклонившись, втер ей в волосы шампунь. Погружая пальцы в мокрые спутанные пряди и вспенив мыло у корней, помассировал ей кожу головы.
— Как приятно, — сказала она.
— Да уж!
— И здорово!
Она подалась вперед, и я отнял ладони от ее волос, а она, подняв руки, сама стала тереть себе голову с такой силой, о какой я, намеревавшийся сохранить собственную шевелюру до сорокалетия и позже, даже и помыслить не мог.
Я смыл с рук остатки шампуня в раковину.
— Ты это о чем?
— О ее носе.
— Ужасно покорежен, — сказал я. — Так, будто на его месте у нее их выросло целых три.
Я опять приблизился к душу, где она, закинув голову, подставила ее под струи, и между лопаток и по спине у нее текла теперь белая пенистая жижа — воды пополам с мылом.
— Я тебя люблю, — сказала она с закрытыми глазами и все еще закинутой головой, вытирая виски.
— Да?
— Да.
Она потянулась за полотенцем, и я подал его ей.
Потом, перегнувшись, я выключил душ, а она, вытерев лицо и проморгавшись, взглянула мне прямо в глаза. Она шмыгнула носом, извлекая попавшую туда воду, и вытерла полотенцем шею.
— Когда Шатун рыл яму, он сделал ее чересчур глубокой. Поэтому, когда он бросил меня туда, моя нога попала на камень, торчавший из-под слоя глины. Я поднялась дюймов на шесть над дном ямы и должна была напрячь все тело и каждый его мускул, чтобы удержаться на этом маленьком уступе. И это было ох как нелегко. Потому что, глядя вверх, я видела, что этот мерзавец закидывает меня комьями глины с совершенно бесстрастным лицом. — Она спустила полотенце с груди на талию. — Отвернись!
Я отвернулся и разглядывал стену, пока она вытирала то, что стеснялась вытереть при мне.