Бубба склонился над фонтанчиком и посмотрел на меня.
— Ты серьезно?
— Передай Фредди, что, даже если он мне откажет, я сделаю это без разрешения.
— Теперь вижу, что серьезно, — сказал Бубба.
* * *
Мы с Филом дежурили по очереди.
Если одному из нас надо было отлучиться в туалет или буфет, другой держал руку Энджи. Весь день ее рука провела в наших ладонях.
В полдень Фил отправился в кафетерий, а я прижал ее руку к своим губам и закрыл глаза.
В день, когда мы с ней познакомились, у нее не хватало обоих передних зубов, а волосы были так коротко и некрасиво подстрижены, что я подумал, что она мальчик. Мы были в спортзале в Спортивном центре «Литтл Хаус» на Ист Коттэдж, шестилеток пускали туда бесплатно. Это было до того, как в нашей округе был организован внеклассный досуг для детей, но и в то время родители могли за пять долларов в неделю оставлять там детей на три часа, причем персонал Центра давал нам зеленый свет при условии, что мы ничего не сломаем.
В тот день в спортзале было полным-полно самых разных мячей — коричневых и оранжевых баскетбольных, тугих футбольных и бейсбольных, а также хоккейных клюшек и шайб, и со всем этим инвентарем носилась неуправляемая ватага из двадцати пяти шестилеток с дикарскими криками.
Надо сказать, что шайб было мало, поэтому, раздобыв себе клюшку, я высмотрел коротышку со смешно обрезанными волосами, который неуклюже толкал шайбу вдоль стены зала. Я погнался за ним, приподнял его клюшку своей и перехватил шайбу.
Тогда он, вернее, она налетела на меня, стукнула клюшкой по голове и отобрала шайбу назад.
И теперь, в реанимации, прижимая ее руку к своему лицу, я вспоминал сценку так живо, словно это было вчера.
Я наклонился, прижался щекой к ее щеке, приложил ее руку к своей груди и закрыл глаза.
Когда вернулся Фил, я стрельнул у него сигарету и вышел на стоянку покурить.
Я не курил уже семь лет, но, когда затянулся, запах табака показался мне ароматом духов, а дым, заполнявший мои легкие, выглядел чистым и прозрачным в холодном воздухе.
— Этот «порш», — сказал кто-то справа, — хорош в езде. Шестьдесят шестой?
— Шестьдесят третий, — сказал я и повернулся, чтобы посмотреть на говорящего.
На Пайне было пальто из верблюжьей шерсти, брюки из твида темно-бордового цвета и черный шерстяной свитер. Черные перчатки выглядели второй кожей на его руках.
— На какие шиши купили? — спросил он.
— Вообще-то я купил только корпус, — сказал я. — А начинку собирал несколько лет.
— Вы из тех, кто любит свою машину больше жены или друзей?
Я поднял вверх связку ключей.
— Это всего лишь хром, металл и резина, Пайн, и, пожалуй, это мало что для меня значит, особенно в данный момент. Нравится — берите.
Он покачал головой.
— Слишком показушная на мой вкус. Я сам вожу «акуру».
Я сделал вторую затяжку и сразу почувствовал легкое головокружение. Воздух затанцевал у меня перед глазами.
— Стрелять в единственную внучку Винсента Патризо, — сказал он, — чрезвычайно неосмотрительно со стороны того, кто это сделал.
— Да.
— Мистер Константине информирован, что те двое, кому он приказал сотрудничать с вами, не выполнили задания.
— Верно.
— И теперь мисс Дженнаро лежит в реанимации.
— Да.
— Мистер Константине просил сообщить вам, что он не имеет к этому никакого отношения.
— Знаю.
— Мистер Константине также хочет сообщить, что он дает вам полный карт-бланш на все действия, необходимые для задержания человека, стрелявшего в мисс Дженнаро.
— Карт-бланш?
— Карт-бланш, мистер Кензи. Если мистер Херлихи и мистер Рауз в один прекрасный день исчезнут, мистер Константине уверяет вас — ни он, ни его друзья не станут их искать. Понятно?
Я кивнул.
Он подал мне открытку. На одной стороне был нацарапан адрес — Саут-стрит, 411, 4-й этаж. На обратной стороне был номер телефона — номер мобильного Буббы.
— Поговорите с мистером Роговски как можно скорее.
— Спасибо.
Он пожал плечами, посмотрел на мою сигарету.
— Не курите, это вредно, мистер Кензи.
Он пошел вглубь стоянки, я затушил окурок и вернулся в помещение.
* * *
Энджи открыла глаза в два часа сорок пять минут.
— Милая? — сказал Фил.
Она моргнула и попыталась что-то сказать, но у нее пересохло во рту.
Следуя инструкциям медсестры, вместо воды мы дали ей несколько кусочков льда, и она благодарно кивнула.
— Не называй меня милой, — прохрипела она. — Сколько раз говорить тебе, Филипп?
Фил рассмеялся и поцеловал ее в лоб. Я поцеловал ее в щеку, а она слабо шлепнула нас обоих. Мы вновь уселись.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Идиотский вопрос, — проговорила она.
* * *
Доктор Барнетт опустил стетоскоп в карман и сказал Энджи:
— Вы пробудете в реанимации до завтра, чтобы мы могли постоянно наблюдать за вами, но похоже, вы идете на поправку.
— Боль адская, — сказала Энджи.
Он улыбнулся.
— Неудивительно. Эта пуля проделала чрезвычайно извилистый путь, мисс Дженнаро. Позже мы обсудим возможные осложнения. Могу сразу сказать, что вы никогда больше не сможете есть многие продукты. Что касается жидкости, то кроме воды, все остальное на какое-то время должно быть исключено.
— Проклятье, — сказала Энджи.
— Будут и другие ограничения, о которых мы поговорим, но…
— Что? — Она взглянула на меня и Фила, затем отвела взгляд.
— Да? — сказал Барнетт.
— Ясно, — проговорила она, — пуля повеселилась у меня там, внизу живота…
— Она не затронула ни одного репродуктивного органа, мисс Дженнаро.
— О, — с облегчением сказала Энджи и, заметив мою улыбку, проговорила: — Ни слова, слышишь, Патрик.
* * *
Боль вернулась к Энджи где-то к пяти часам, и ей ввели приличную дозу демерола, способную усмирить даже бенгальского тигра.
Лекарство начало действовать, и я приложил ладонь к ее щеке.
— Как там с моим стрелком? — спросила она через силу.
— Да?
— Ты его вычислил?
— Нет.
— Но ты это сделаешь, да?