Да и стоит ли ее прятать? Когда грязь выставляет себя напоказ, вы можете презрительно фыркнуть и почувствовать, что выше ее. Люди в этом нуждаются. Кроме того, что вы предпочтете – открытого врага или неведомую опасность, затаившуюся, как змея, среди высокой травы? В конце концов, чистоты не бывает без грязи – так же как верха без низа, света без тьмы и добра без зла.
На автомобильный гудок я сначала не обратил внимания: живем-то в Нью-Йорке. Не слышать их здесь, когда идешь по улице, все равно что плавать и не намокнуть. Я обернулся, лишь услышав знакомый голос:
– Эй, проснись!
Рядом, взвизгнув тормозами, остановился фургон «Дома Завета». Его водителем и единственным пассажиром был Крест. Опустив стекло, он выглянул, снимая темные очки:
– Залезай.
Я открыл дверцу и запрыгнул в машину. Внутри стоял запах сигарет, пота и бутербродов с колбасой, которые мы обычно раздавали по ночам. Обивка продавленных сидений пестрела пятнами всевозможных форм и расцветок, в бардачке зияла пустота.
Крест не отрывал глаз от дороги.
– Какого черта ты здесь делаешь?
– Иду на работу.
– Зачем?
– Психотерапия…
Он понимающе кивнул. Похоже, у него была бессонная ночь – мотался на фургоне по городу, как ангел-хранитель, выискивая своих подопечных. На Кресте это мало отразилось, хотя, впрочем, он никогда не мог похвастаться особо цветущим видом. Давно не мытые лохмы в стиле группы «Аэросмит» и неизменная щетина, даже отдаленно не похожая на модную ухоженную поросль. Он никогда не бывал чисто выбрит – по крайней мере, я его таким не видел, – но и настоящей бороды не отращивал. Щеки и лоб покрывали оспины. Рабочие ботинки истерлись до белизны, а джинсы, слишком широкие в поясе, выглядели так, будто по ним прошло стадо бизонов. Из закатанного рукава торчала пачка «Кэмела» – желтая, как зубы самого Креста.
– Хреново выглядишь, – заметил он.
– Пожалуй, раз ты это говоришь.
Крест ухмыльнулся в ответ. Его так прозвали из-за татуировки на лбу. Четыре квадратика – крест, заключенный в рамку. Теперь, когда Крест стал большой шишкой в области йоги, с выпуском собственных видеокассет и сетью школ, публика полагала, что он носит на лбу какой-то духовный символ. Ничего подобного – раньше это была просто свастика. Он только добавил четыре линии, чтобы получился полный квадрат. С крестом в середине.
У меня подобное не укладывалось в голове: Крест меньше, чем кто бы то ни было, похож на фанатика. К тому же он – мой самый близкий друг. Когда я впервые узнал о происхождении татуировки, то был в полном шоке. Крест не стал ничего объяснять или извиняться: как и Шейла, он избегал разговоров о своем прошлом. Я узнал кое-что лишь потом, через общих знакомых.
– Спасибо за цветы.
Он не ответил.
– И за то, что пришел, – добавил я.
Крест заехал к нам в фургоне, взяв с собой нескольких друзей из «Дома Завета». Больше у нас посетителей и не было.
– Солнышко была что надо, – вздохнул он.
– Да.
Повисла пауза. Потом Крест возмущенно тряхнул головой:
– И хоть бы кто пришел!
– Спасибо за информацию…
– Я в смысле… Черт побери, сколько всего было народу?
– Ты меня очень утешил. Спасибо, брат…
– Ты хочешь утешения? Так слушай: все люди – сволочи!
– Дай мне ручку, я запишу.
Молчание. Крест остановился у светофора и искоса взглянул на меня. Глаза у него были красные, воспаленные. Он вытащил из рукава сигареты.
– Может, расскажешь, что с тобой?
– М-м-м… Давай как-нибудь потом. Все-таки у меня мать умерла…
– Ладно. Можешь не спешить.
Загорелся зеленый свет, фургон двинулся с места. Фотография брата продолжала стоять у меня перед глазами.
– Крест…
– Я слушаю.
– Похоже, – начал я, – что мой брат жив.
Крест задумчиво достал сигарету из пачки и сунул в рот.
– Явление Христа народу…
– Именно.
– Хожу в воскресную школу, – объяснил он. – Почему ты вдруг решил?
Он загнал фургон на крошечную стоянку возле «Дома Завета». Было время, когда мы парковались прямо на улице, однако бродяги завели привычку взламывать машину и спать в ней. В полицию мы, само собой, не обращались, но платить за выбитые стекла и сломанные замки в конце концов надоело. Сначала мы просто перестали запирать фургон. Тот, кто первый утром приходил на работу, громко стучал по крыше, чтобы ночные гости просыпались и шли по своим делам. Потом и от этого пришлось отказаться: фургон стал – как бы это помягче выразиться – не очень приятным для использования. Бездомные вообще не очень приятная публика: блюют, ходят под себя и так далее. Короче, все ясно.
Мы сидели в машине. Я думал, как начать.
– Хочу тебя спросить…
Он молча ждал.
– Ты ни разу не говорил, что думаешь о моем брате.
– Это вопрос?
– Скорее наблюдение. Вопрос другой: почему?
– Почему я не высказывался?
– Да.
Крест пожал плечами:
– Ты не спрашивал.
– Но мы это много раз обсуждали.
Он снова пожал плечами.
– Ну ладно, – продолжал я, – теперь я тебя спрашиваю: ты считал, что он жив?
– Разумеется, – кивнул Крест.
Вот оно как.
– Считал так, несмотря на все наши разговоры, на все мои аргументы…
– Я никак не мог понять, кого ты пытался убедить – меня или себя.
– А тебя я так и не убедил?
– Ни в малейшей степени.
– Ты ведь никогда и не спорил со мной…
Крест сделал глубокую затяжку.
– Твои иллюзии никому не мешали.
– В неведении благо – так, что ли?
– Чаще всего так.
– Но в моих доводах все же был смысл.
– Это ты так считаешь.
– А ты нет?
– Нет, – покачал головой Крест. – Ты полагал, что твой братец не смог бы спрятаться без денег. А ведь для этого ничего не нужно. Взять хотя бы бездомных, которых мы встречаем каждый день. Если кому-нибудь из них захочется исчезнуть, то какие проблемы? Раз, два – и нет его.
– На них не охотится полиция всего мира.
– Охотится… – презрительно повторил Крест. – По-твоему, каждый коп в мире просыпается по утрам, думая о твоем брате?
В этом был резон – особенно теперь, когда я знал, что мать, наверное, помогала Кену.