На туалетном столике горела всего одна лампа. Дэвид сидел на ближайшей к двери кровати, одетый только в длинную белую рубашку от пижамы, и курил небольшую сигару. Мне понравился ее запах – густой и сладкий.
У него, как всегда, был исполненный достоинства вид, а в глазах, наблюдавших за тем, как я принес из ванной полотенце и вытер волосы и тело, сквозило привычное любопытство.
– Только что звонил в Лондон, – сказал он.
– Какие новости? – Я вытер полотенцем лицо, потом кинул его на спинку стула. Теперь, когда кожа высохла, прикосновения ветерка были особенно приятны.
– Ограбление в горах над Каракасом. Очень похоже на преступление на Кюрасао. Большая вилла, полная артефактов, драгоценных камней, картин. Многие вещи разбиты; украдены только мелкие ценности; три трупа. Мы должны благодарить богов за бедность человеческого воображения – за саму подлость амбиций этого человека – и за то, что возможность остановить его подвернулась так скоро. Со временем в нем бы проснулся чудовищный потенциал. В данный момент он – предсказуемый дурак.
– А кто использует все, чем обладает? – спросил я. – Наверное, нескольким храбрым гениям известны их истинные пределы. А что делать всем остальным, если не жаловаться?
– Не знаю, – сказал он, и по его лицу пробежала легкая грустная улыбка. Он отвел взгляд. – Как-нибудь ночью, когда все кончится, расскажи мне еще раз, как все было. Как ты смог, находясь в прекрасном молодом теле, так возненавидеть этот мир.
– Расскажу, но ты никогда не поймешь. Ты – по ту сторону зеркала. Только мертвые понимают, как ужасно быть живым.
Я вытащил из чемоданчика свободную хлопчатобумажную футболку, но не стал ее надевать. Я сел рядом с ним на кровать. Потом наклонился и еще раз ласково поцеловал его лицо, как в Новом Орлеане, и мне понравилось прикосновение его небритой кожи так же, как мне, настоящему Лестату, нравились подобные вещи, когда вскоре я должен был получить сильную мужскую кровь.
Я придвинулся к нему поближе, когда он внезапно схватил меня за руку, и я почувствовал, что он мягко меня оттолкнул.
– Почему, Дэвид? – спросил я его.
Он не ответил. Он поднял правую руку и отвел мои волосы с глаз.
– Не знаю, – прошептал он. – Я не могу. Просто не могу.
Он изящно поднялся и вышел из комнаты в ночь. Сначала меня слишком разозлила оборвавшаяся страсть, чтобы что-то предпринимать. Потом я последовал за ним. Он спустился к песку и стоял там в одиночестве, как перед этим стоял я.
Я подошел к нему сзади.
– Скажи мне, пожалуйста, почему нет?
– Не знаю, – повторил он. – Знаю только, что я не могу. Я хочу, поверь мне. Но не могу. Мое прошлое… оно так близко. – Он глубоко вздохнул и ненадолго замолчал. Потом продолжил: – Я так отчетливо помню те дни. Я как будто снова в Индии, в Рио. Как будто вернулась моя юность.
Я знал, что сам во всем виноват. Я знал, и бесполезно было приносить извинения. Но это не все. Я был существом порочным, и даже в этом теле Дэвид ощущал присутствие зла. Он чувствовал сильнейшую вампирскую жадность. Гретхен ее не почувствовала. Я обманул ее с помощью тепла и улыбок. Но когда на меня смотрел Дэвид, он видел перед собой хорошо знакомого ему голубоглазого демона.
Я ничего не сказал. Я просто посмотрел вдаль, в море. Отдайте мне мое тело, подумал я. Пусть я стану прежним дьяволом. Забирайте жалкую смесь желаний и слабости. Возьмите меня назад, в темный рай, где мне и место. И вдруг мне показалось, что мое одиночество и мое горе ничуть не менее ужасны, чем были до эксперимента, до краткого пребывания в человеческой плоти. Да, выпустите меня из нее. Пускай я буду наблюдателем. Как я мог быть таким глупцом?
Я слышал, что Дэвид что-то говорит, но слов не разбирал. Я медленно поднял глаза, вырываясь из мыслей, увидел, что он повернулся ко мне лицом, и понял, что его рука мягко лежит на моей шее. Я хотел сказать что-нибудь злое: «Убери свою руку, не мучай меня», – но не сказал.
– Нет, ты не порочен, дело не в этом, – прошептал он. – Дело во мне, как ты не понимаешь. Дело в моем страхе! Ты не представляешь, что значит для меня это приключение! Вновь оказаться в этой части великого мира – и вместе с тобой! Я люблю тебя. Я люблю тебя безнадежно и безумно, я люблю твою душу. Как ты не понимаешь, она не порочная. И не жадная. Но она огромна. Она возобладала даже над этим молодым телом, потому что это твоя душа, неистовая, неукротимая, вневременная, – душа настоящего Лестата. Я не могу тебе уступить. Я просто… не могу. Если я это сделаю, то потеряю себя навсегда, как если бы… если бы…
Он замолчал, слишком взволнованный, чтобы продолжать. Я не мог не слышать в его голосе боль, слабую дрожь, подрывающую его глубинную твердость. Как я смогу себя простить? Я молча стоял и смотрел мимо него в темноту. Слышались только приятное биение волн и тихое потрескивание пальм. Какое огромное небо; как красивы, глубоки и спокойны предрассветные часы.
Я увидел лицо Гретхен. И услышал ее голос:
«Сегодня утром был момент, когда я подумала, что могу от всего отказаться – лишь бы остаться с тобой… Я чувствовала, как меня уносит, как раньше уносила музыка. И если бы ты сказал: “Пойдем со мной”, – даже сейчас я могла бы это сделать. Если бы твой мир существовал на самом деле… Смысл целомудрия заключается в том, чтобы не влюбляться. А в тебя я могла бы влюбиться. Я это знаю».
А за этой пылающей картиной, смутной, но неоспоримой, возникло лицо Луи, и я услышал, как его голос произносит слова, которые мне хотелось забыть.
Где же Дэвид? Я должен очнуться от этих воспоминаний. Они мне не нужны. Я поднял глаза и снова увидел его, а в нем – знакомое достоинство, сдержанность, нерушимую силу. Но и боль тоже.
– Прости меня, – прошептал он все еще неровным голосом, стараясь не терять внешней красоты и элегантности. – Выпив кровь Магнуса, ты испил из источника юности. На самом деле. Ты никогда не узнаешь, каково быть таким стариком, как я. Да поможет мне Бог, я ненавижу это слово, но это правда. Я стар.
– Понимаю, – сказал я. – Не беспокойся. – Я наклонился и еще раз поцеловал его. – Я оставлю тебя в покое. Пойдем, нам нужно выспаться. Обещаю: я оставлю тебя в покое.
– Господи, Дэвид, ты только посмотри!