– Уверяю вас, это случается сплошь и рядом. Жертвы несчастных случаев, получив тяжелейшие мозговые травмы, продолжают дышать и даже зевают во сне, поскольку нижний мозг не задет.
– И вы можете вселиться в такое тело?
– О нет, чтобы окончательно вселиться, мне нужен здоровый мозг, все клетки должны нормально функционировать, чтобы иметь возможность удержать вторгающийся разум. Обратите внимание, месье де Лионкур. Мозг не есть разум. Но мы опять-таки говорим не об одержимости, но о бесконечно более тонкой работе. Позвольте я продолжу.
– Давайте.
– Я говорил, что душа, как и мозг, состоит из нескольких частей. Самая крупная часть – личность, индивидуальность, сознание, если хотите, – может высвобождаться и путешествовать; но в теле остается небольшая остаточная душа. Она поддерживает жизнь освободившегося тела, так сказать, ибо в противном случае освобождение, естественно, означало бы смерть.
– Понимаю. Остаточная душа поддерживает ствол мозга – это вы хотите сказать?
– Да. Покидая собственное тело, вы оставляете там часть своей души. Оказавшись в другом теле, вы обнаружите в нем маленькую остаточную душу. Именно ее я нашел и в этом теле, когда овладел им. Эта душа охотно и автоматически сольется с любой душой более высокого порядка. Без нее она чувствует себя неполноценной.
– А когда наступает смерть, уходят обе души?
– Точно. Обе души уходят вместе, остаточная душа и более крупная душа, тогда тело становится безжизненной оболочкой и начинается процесс разложения. – Он сделал паузу, наблюдая за мной с прежним искренним, как казалось, терпением, а потом добавил: – Поверьте, реальная смерть обладает намного большей силой. В том, что мы собираемся сделать, нет абсолютно ничего опасного.
– Но раз эта остаточная душа, черт возьми, так восприимчива, почему я, при моей-то силе, не могу вытеснить из кожи какую-нибудь смертную душонку и завладеть телом?
– Потому что крупная душа, сама того не сознавая, потребует свое тело назад, месье де Лионкур. Она не прекратит попыток вернуть тело. Души не любят существовать вне тела. Даже если остаточная душа примет чужака, она всегда узнает ту душу, частью которой когда-то была. И если разразится битва, то она выберет именно ее. И даже смятенная душа способна отчаянно бороться за возвращение своей смертной оболочки.
Я не ответил, но, несмотря на свои подозрения и твердое намерение не терять бдительности, находил, что его слова не лишены логики.
– Одержимость – это кровавая схватка, – продолжал он. – Смотрите, что бывает со злыми духами, призраками и так далее. Их всегда изгоняют, даже если победитель так и не понял, что произошло. Когда священнослужитель приносит ладан, святую воду и прочую ерунду, он призывает остаточную душу вытолкнуть чужака и вернуть внутрь старую душу.
– Но при наличии сотрудничества обе души получают новые тела.
– Именно так. Поверьте, если вы считаете, что сможете без моей помощи перепрыгнуть в чужое тело, то попробуйте – и вам станет ясно, что я имею в виду. Пока внутри идет битва, вы не сможете овладеть всеми пятью чувствами человека.
Его поведение становилось все более осторожным и доверительным.
– Взгляните на тело еще раз, месье де Лионкур, – сказал он с вкрадчивой мягкостью. – Оно может стать вашим, целиком и полностью вашим, на самом деле вашим. – Повисшая пауза была не менее выразительной, чем его слова. – С тех пор как вы увидели его в Венеции, прошел уже год. Все это время оно было носителем чужака. С таким же успехом оно послужит и вам.
– Где вы его взяли?
– Говорю же, украл, – ответил он. – Бывший владелец мертв.
– Давайте поконкретнее.
– А стоит ли? Терпеть не могу пятнать свою репутацию.
– Я ведь не смертный блюститель порядка, мистер Джеймс. Я – вампир. Выражайтесь ясно и понятно.
Тихий, несколько ироничный смешок.
– Тело было отобрано аккуратнейшим образом. Бывший владелец лишился разума. О, с органической точки зрения с ним все было в порядке, в полном порядке. Я уже говорил, его тщательно обследовали. Он был своего рода огромным бессловесным подопытным животным. Он не двигался. Не говорил. У него был безнадежно поврежден рассудок, пусть даже здоровые клетки мозга и продолжали функционировать как положено. Я совершал переход постепенно. Вытолкнуть его из тела оказалось несложно. Мастерство потребовалось для того, чтобы заманить его в мое старое тело и оставить его в нем.
– И где старое тело сейчас?
– Месье де Лионкур, старая душа никогда не постучится в вашу дверь – это я гарантирую.
– Я хочу увидеть фотографию вашего старого тела.
– Зачем?
– Потому что она расскажет мне о вас больше, чем вы. Я требую. Без нее я продолжать не буду.
– Не будете? – Он подавил вежливую улыбку. – Что, если я встану и уйду?
– Только попробуйте – и я убью ваше прекрасное новое тело. Никто даже не заметит. Все решат, что вы пьяны и упали мне на руки. Я все время так делаю.
Он умолк, но я видел, что он лихорадочно просчитывает ситуацию; и тогда я осознал, как же он смакует все происходящее, наслаждается им с самого начала. Он был похож на великого актера, с упоением играющего лучшую роль в своей жизни.
Внезапно лицо его озарила на удивление соблазнительная улыбка, и, аккуратно стащив с правой руки перчатку, он извлек из кармана маленький предмет и вложил его мне в руку. Старая фотография худощавого мужчины с густыми седыми волнистыми волосами. Я решил, что ему лет пятьдесят. На нем была какая-то форма и черный галстук-бабочка.
Он оказался очень приятным на вид человеком, гораздо более хрупкого сложения, чем Дэвид, но типично по-британски элегантным, с отнюдь не неприятной улыбкой. Он опирался на перила – возможно, на палубе корабля. Да, точно, корабль.
– Вы знали, что я попрошу фотографию, да?
– Рано или поздно, – ответил он.
– Когда она сделана?
– Не имеет значения. Зачем вам понадобилось это знать? – В голосе его послышалось легкое раздражение, но он тут же его подавил. – Десять лет назад. Сойдет?
– Значит, вам… сколько же? Наверное, за шестьдесят?
– Не буду спорить. – Он широко и обаятельно улыбнулся.
– И как вы этому научились? Почему другие не пользуются тем же фокусом?
Взгляд, которым он окинул меня в ответ, был таким холодным, что мне показалось, ему вот-вот изменит выдержка. Однако он быстро вернулся к прежним вежливым манерам.