– К себе домой. Вам уже намного лучше, температура упала. Но если вы останетесь здесь… – На ее лице отразилось замешательство. Она поднесла чашку к моим губам, и я сделал несколько глотков.
– Понятно. Да, пожалуйста, заберите меня отсюда, прошу вас. – Я попытался сесть. – Мне страшно оставаться.
– Чуть позже, – сказала она, укладывая меня обратно на каталку. Она сняла повязку с моего локтя и вытащила зловещую иглу.
Господи, мне нужно в туалет! Неужели не будет конца этим омерзительным физическим потребностям? Черт, что же это за жизнь такая? Облегчиться, помочиться, поесть – и опять тот же цикл! Стоит ли это возможности видеть солнце? Мало того что я умираю, – мне еще и в туалет нужно. Но я бы не пережил необходимость еще раз воспользоваться судном, пусть даже почти его не помнил.
– Почему вы меня не боитесь? – спросил я. – Разве вы не считаете, что я – сумасшедший?
– Вы причиняете людям вред, только когда вы – вампир, – просто ответила она, – когда вы находитесь в своем законном теле. Так?
– Так, – сказал я, – это правда. Но вы совсем как Клодия. Ничего не боитесь.
«Что ты дурочку из нее делаешь, – послышался опять голос Клодии. – Ты и ей причинишь вред».
«Чепуха, она в это не верит», – ответил я.
Я сел на кушетку в гостиной нашего номера, изучая изысканно обставленную комнату, чувствуя себя среди хрупкой позолоченной старой мебели совсем как дома. Восемнадцатый век, мой век. Век жуликов и рациональных личностей. Cамый подходящий для меня век. Маленькие цветочки. Парча. Золоченые мечи и пьяный смех внизу, на улице.
У окна стоял Дэвид и смотрел на крыши колониального города. Бывал ли он прежде в этом веке?
«Нет, никогда! – с благоговением ответил он. – Каждая вещь отшлифована вручную, каждая неповторима. Как цепко творения человека держатся за природу, словно она с легкостью может ускользнуть назад, под землю».
«Уходите, Дэвид, – сказал Луи. – Вам здесь не место. Нам придется остаться. Ничего не поделаешь».
«Вот это уже отдает мелодрамой, – сказала Клодия. – Правда».
На ней все еще была грязная больничная рубашка. Ничего, это я скоро исправлю. Я принесу ей целые магазины кружев и лент. Я накуплю ей шелков, серебряных браслетиков и усеянных жемчугом колечек. Я обнял ее.
«Ах, как приятно, когда кто-то наконец говорит правду, – сказал я. – Какие прекрасные, нежные волосы, и теперь они останутся такими навсегда».
Я еще раз попробовал сесть, но бесполезно. По коридору мчались носилки, сопровождаемые с обеих сторон медсестрами, кто-то толкнул мою каталку, и вибрация отдалась во всем теле. Потом все стихло, и на больших часах с легким щелчком сдвинулись вперед стрелки. Мой сосед застонал и повернул голову. Его глаза скрывал широкий белый бинт, а рот выглядел странно обнаженным.
– Необходимо их всех изолировать, – произнес чей-то голос.
– Ну, пойдемте, я отвезу вас домой.
А Моджо, что стало с Моджо? А вдруг за ним пришли и увели его? В этот век собак уничтожали просто за то, что они – собаки. Нужно объяснить ей. Она уже поднимала меня – или пыталась поднять, просунув руку мне под плечи. Моджо, лающий в доме. Может быть, он не может выбраться?
Луи был печален.
«В городе чума».
«Но тебя она не коснется, Дэвид», – сказал я.
«Ты прав, – ответил он. – Но это еще не все…»
Клодия рассмеялась.
«Знаешь, она в тебя влюбилась».
«Ты могла умереть от чумы», – сказал я.
«А может, мой срок еще не пришел?»
«Ты веришь в то, что у каждого – свой срок?»
«Да нет, на самом деле, – ответила она. – Может быть, мне было проще обвинить во всем тебя. Видишь ли, я никогда не знала, что хорошо, а что – плохо».
«У тебя было время научиться», – сказал я.
«И у тебя тоже, намного больше времени, чем у меня».
– Слава Богу, вы меня забираете, – прошептал я. Я стоял на ногах. – Мне так страшно. Просто страшно, по-человечески страшно.
«Одним бременем для больницы меньше», – звонко смеялась Клодия, стуча ножкой по краю стула. На ней снова было красивое платье, с вышивкой. Так лучше, пожалуй.
– Красавица Гретхен, – произнес я. – Когда я так говорю, у вас загораются щеки.
Она улыбнулась, кладя мою левую руку себе на плечо и крепко обхватывая меня за талию.
– Я о вас позабочусь, – прошептала она мне в ухо. – Это не очень далеко.
Стоя на злом ветру рядом с ее машиной, я держал вонючий орган и смотрел, как желтая струя мочи врезается в тающий снег и оттуда поднимается пар.
– Боже мой! – сказал я. – Это почти приятно. Что же они за люди такие, что получают удовольствие от столь мерзких вещей?!
В определенный момент меня начало клонить в сон, я то дремал, то приходил в себя, сознавая, что мы находимся в маленьком автомобиле, что с нами Моджо, тяжело пыхтящий мне в ухо, что мы едем по заснеженным холмам. Меня укутали в одеяло, и движение машины вызывало у меня противную тошноту. К тому же меня трясло. Я плохо помнил, как мы вернулись в дом и нашли там терпеливо ожидавшего меня Моджо. Я смутно понимал, что могу умереть в этом автомобиле, работающем на бензине, если с ним столкнется другая машина. Такая вероятность казалась до боли реальной, не менее реальной, чем боль в груди. А Похититель Тел меня одурачил.
Гретхен не сводила спокойного взгляда с дороги, солнце освещало волоски, выбившиеся из густой, скрученной в узел косы, и гладкие красивые волны волос на висках, образуя мягкий, ласковый ореол вокруг ее головы. Монахиня, прекрасная монахиня, думал я, а глаза мои словно по собственной воле то закрывались, то открывались.
Но почему эта монахиня так добра ко мне? Потому что она – монахиня?
Вокруг царила тишина. На буграх за деревьями стояли дома, дома были и в долинах, совсем рядом друг с другом. Возможно, богатый пригород, небольшие деревянные особняки, которые состоятельные смертные подчас предпочитают популярным в прошлом веке дворцам.
Наконец мы въехали в переулок рядом с одним из этих строений, пробрались сквозь рощицу голых деревьев и плавно затормозили у маленького серого коттеджа – видимо, помещения для слуг или домика для гостей, расположенного в некотором отдалении от основного здания.