- Как называется вино? - закричал Басаргин, будто это было самым главным.
- «Афродита», - сказал Апыхтин, не задумавшись ни на секунду.
- О! - застонал Басаргин, и Апыхтин, кажется, даже увидел, как тот горестно раскачивается в его председательском кресле. - Неужели такое возможно, неужели есть на белом свете люди, которым это доступно!
- Есть такие люди, Андрей, есть. Но, понимаешь, во всяком наслаждении существуют и отрицательные, удручающие стороны, которые не позволяют полностью отдаться…
- Что же тебя там удручает, старик?!
- Понимаешь, море такое синее, такое синее, что просто слепит и режет глаза. А от раскаленной белой стены ресторана поднимается вибрирующий морской воздух. К тому же стакан, который мне дали для вина, оказался маловат, маловат стаканчик-то! И это… Вино на таком солнце нагревается слишком быстро, и его приходится пить как можно быстрее. Только тогда тебе принесут еще одну холодную бутылочку «Афродиты».
- Остановись, старик! Остановись! Если не хочешь добить меня окончательно!
- Ладно, не буду о Пафосе, - сжалился Апыхтин. - Как тебе живется в председательском кресле?
- Мечта одна, старик… Возвращайся быстрее и дай возможность перевести дух. Других желаний в жизни не осталось.
- КакЦыкин?
- Чудной он какой-то сделался… Притих. Не то затаился, не то приболел. Молчит, глазками моргает, иногда словечко обронит, дельное словечко, ничего не скажешь, но нечасто это бывает, нечасто.
- Устал, наверное, - предположил Апыхтин.
- Все мы устали, старик. Ты сколько там еще намерен балдеть?
- Пожалуй, недельку побуду.
- На Троодосе был?
- Был и еще разок хочу смотаться… Тянет. Что Осецкий?
- Веселится. Носится по коридорам, как шутиха, везде успевает, везде нечто руководящее произносит. Кажется, он тебя замещает, а вовсе не я.
- Поменяйтесь.
- Я предлагал. Говорит, всему свое время. Впрягся - тяни.
- Тоже верно. Все, Андрей, будь здоров, до скорой встречи!
Апыхтин вышел из телефонной будки Центрального телеграфа, походил по залу, осмысливая услышанное, как бы заново оценивая каждое слово Басаргина, а минут через двадцать снова вошел в будку.
- Цыкин?
- А, Володя, - произнес Цыкин уставшим голосом, как это может произнести человек, с трудом оторвавшийся от важных бумаг. - Ты уже в городе?
- Еще в городе. Пафос называется.
- Да-а-а? - протянул Цыкин. На этот раз в его голосе прозвучало облегчение. - Ну, ты даешь… Похоже, понравилось? Домой не хочется?
- Ничего городишко, - ответил Апыхтин, мучительно пытаясь понять - что в словах Цыкина его насторожило. - Вино тут пока еще есть, море на месте, холода наступят не скоро.
- А наступят?
- Представляешь, кошмар - в январе температура воды понизится до двадцати градусов.
- Тепла?
- Вода не может понизиться до минус двадцати, иначе это будет уже не вода, это будет нечто иное.
- Вообще-то да, - согласился Цыкин. И замолчал.
И Апыхтин молчал.
- Через недельку будешь? - наконец спросил Цыкин.
- Постараюсь. - И Апыхтин опять замолчал, уже сознательно, понимая, что слова Цыкину почему-то даются с трудом, что он попросту не знает, как себя вести. То ли действительно устал, то ли не был уверен, что Апыхтин вернется когда-нибудь, то ли в кабинете у него сидели люди и он не мог вести себя свободно. - Как следствие? - спросил Апыхтин, вдоволь насладившись молчанием.
- Ковыряются.
- Успехи есть?
- Будь у них хоть какие-нибудь успехи, в тот же вечер по телевидению сообщат. Нас тут постоянно держат в курсе.
- Кого это нас?
- Горожан.
- Следователь был после моего отъезда?
- Заглядывает иногда, ходит, смотрит, вопросы задает.
- Ну ладно, будь здоров! Я еще позвоню. - И Апыхтин повесил трубку, не дожидаясь, пока Цыкин произнесет какие-то прощальные слова. Не хотелось слышать его прощальных слов, почему-то он решил, что может себе это позволить. Апыхтин представил себе растерянное лицо Цыкина, его мелковатые обостренные черты, представил, как, положив трубку, он смотрит в стену перед собой с недоумением и обидой.
Следующий был Осецкий.
- О! Володя! - закричал тот обрадованно. - Рад тебя слышать! Откуда звонишь?
- Пафос.
- Ты еще там?! Ну, молоток! Ну, завидую! Все! Решено! Отправляюсь по твоему маршруту! Не возражаешь?
- Чуть помедленнее, Игорь, чуть помедленнее… Я за тобой не поспеваю, стремительный ты наш.
- Это у меня есть! Это - да! На работе горю, сгораю дотла, а наутро, как волшебная птица Феникс, восстаю из пепла и снова за работу, снова за работу!
- Молодец, - одобрил Апыхтин. - Как вы там, не разорились еще, не посадили вас в долговую яму?
- Володя! Не переживай! Все прекрасно! Железобетонный вернул долг до копейки!
- Не может быть!
- Точно, Володя! Точно. Кандауров к ним наведался, с директором поговорил…
- Я не просил его об этом.
- Сам! Володя - сам! Приходит как-то ко мне, кто, спрашивает, ваш самый крупный должник? ЖБК - отвечаю. Разберемся, говорит, и уходит. Через неделю деньги у нас.
- Это хорошо. - Хотя и радостную весть сообщил Осецкий, но Апыхтин с огорчением ощутил, что не затронула она его, не растревожила, не обрадовала. - Как Басаргин? Справляется?
- Вполне. Тянет мужик. Без твоего блеска, конечно, без твоего шарма… Но тянет.
- А Цыкин?
- Вполне, Володя. Вполне. Ему бы немного легкости, прости за грубое слово, артистичности… Но чего нет, того нет. А что касается работы - на месте мужик. Мы тебя ждем, Володя!
- Дождетесь, - проговорил Апыхтин с нарочитой грубоватостью. - Уж недолго осталось. Что следствие?
- А вот тут, Володя, ничем порадовать не могу, - все с тем же напором ответил Осецкий. - Приходит иногда следователь, печальный весь из себя, вопросы задает, внимательно выслушивает, но по глазам его, опять же печальным, вижу, что нечем ему нас порадовать, нечего ему, бедному, сообщить. Еще один труп в городе. Молодая женщина.
- Разгулялись, значит, ребята.
Осецкий вдруг уловил в голосе Апыхтина странную нотку - явственно прозвучало удовлетворение, похоже, тот и не скрывал этого своего чувства.
- Не понял? - озадаченно переспросил Осецкий, хотя всегда понимал с полуслова и отвечал, даже не дослушав.
- Разгулялись, говорю, ребята, - Апыхтин даже не пытался исправлять оплошность и повторил те же слова, тем же тоном. - Я про убийц говорю.