Вместо ответа Костя бросился к двери и, ухватившись за арматуру, принялся что есть силы трясти решетку. Дверь даже не колыхнулась.
– Выпустите, Вячеслав Федорович, – простонал Костя. – Выпустите – и я ваш верный слуга по гроб жизни.
– Охотно, Костя... С радостью и душевным облегчением. Но сначала я должен показать эту плиточку, – он повертел перед решеткой керамическим квадратом, – знающим людям.
– Отпусти, Слава! – заорал Костя что было мочи.
– Не надо так кричать... Мои девочки пугливые, хотя привыкли ко многому. Веди себя тихо, я же просил... У меня есть способы заставить тебя вести себя прилично... Вот выпущу тебе сюда весь газовый баллончик, и тебе будет неприятно... Значит, так... Ужин принесу. Вентилятор работает, параша под кроватью. Там ведро с крышкой, вонять не будет. Если есть особые пожелания, слушаю тебя. Нет пожеланий? Очень хорошо. Когда появятся – скажешь. Свет тебе оставляю, некоторые нервничают в темноте.
Только сейчас Костя обратил внимание, что лампочка привинчена под самым потолком, к тому же еще забрана железной решеткой.
Сев на кровать, он обхватил голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, негромко завыл. И столько было безысходности в его негромком мычании, столько было смертной тоски в глазах, что у Славы в душе что-то дрогнуло, что-то защемило, но он взял себя в руки и уже вторую дверь, стальную, с надежной звукоизоляцией, закрыл на ключ бестрепетной своей рукой.
Зазвонил мобильник.
– Слушаю, – сказал Слава.
Звонила Аделаида.
– Ну, что, поговорил с Костей?
– Каким Костей?
– Ну, плиточника я к тебе послала, мы же с тобой договорились!
– Не было.
– Так он до тебя не дошел?
– Аделаида... Послушай... Я не знаю даже, о ком идет речь. Появится – доложу. Главное – не переживай. Ты мне вот что скажи... Андрей со своим колдуном еще у тебя?
– И прекрасно себя чувствуют.
– Тогда напомни им, что я жду в «Богдане». И пусть не засиживаются.
– Котлеты кончились, коньяк кончился, похоже, их уже ничто здесь не держит. Через час будут у тебя.
– Через час?! Да тут идти пять минут!
– Значит, что-то их все-таки здесь держит, – рассудительно произнесла Аделаида.
– Боже, что?!
– Мое женское обаяние, Слава. Тебе этого не понять. Не дано.
Ну, что сказать, железные авторские объятия сомкнулись наконец вокруг непутевого убийцы, а наш общий друг Слава Ложко позаботился о том, чтобы эти объятия действительно были надежными и нерасторжимыми. Впрочем, все, что делает Слава, отличается неизменной надежностью – строит ли он свой дом в горах, возводит ли ресторан в самом центре Коктебеля, на набережной, пишет ли потрясающие стихи для дошколят – трехтомник недавно выпустил.
И каземат, куда убийца, насильник и кровавый маньяк сам, собственными ножками притопал, тоже отличался надежностью и, хочется верить, долговечностью. А почему ему и не быть долговечным, почему не быть долговечным тому же Славе Ложко, в прошлом чемпиону города Днепродзержинска по боксу и обладателю лучшей мужской фигуры в том же городе Днепродзержинске! Название этого города химиков и металлургов не слишком благозвучное, но это не главное. А главное в том, что этот город обладает единственным в мире музеем Славы Ложко!
Да, ребята, да!
В этом городе живут благодарные днепродзержинцы, которые чтут своего земляка, воздают должное его мужеству, литературному дару и готовности всегда бросить все свои силы, чтобы отстоять справедливость, как он ее понимает. Прекрасно вижу двусмысленность последних слов, но эта двусмысленность исчезнет, если учесть, что Слава всегда понимает справедливость правильно. И потом – много ли у вас, ребята, друзей, которым при жизни посвящены музеи?
А у меня есть такой друг, и зовут его Слава Ложко.
Слава, может, хватит о тебе? Чувствую, что хватит. Ты задержал преступника, сделал это изящно и неотвратимо – честь тебе и хвала. Уверен, что в музее города Днепродзержинска этому событию будет посвящен стенд и твое мужественное лицо на цветной фотографии убедит многочисленных посетителей, что ты как раз тот человек, который мог совершить подобное и совершил.
Все.
Роман неудержимо близится к завершению, а нам еще предстоит принять участие в судьбах людей, которые этого заслужили. Может быть, мои герои вели себя не лучшим образом, наверняка найдутся люди, которые упрекнут их в безнравственности, в слишком уж легкомысленном поведении, а то и в пьянстве. Но не забывайте: действие происходит в Коктебеле, а это многое объясняет и многих во многом оправдывает. Простим их, все-таки они достойны доброго к себе отношения, поскольку обладают главным человеческим достоинством – они искренни и бескорыстны. У них щедрые души, и они легко расстаются с деньгами, которые иногда у них совершенно непостижимым образом заводятся и так же исчезают.
Знаю, о чем пишу, по себе знаю. И вообще, все, что здесь происходит, знаю по себе. И едва затянувшиеся шрамы на собственной шкуре не дают мне обо всем этом забыть.
А маньяк – ладно, пропади он пропадом... Маньяк – всего лишь повод.
Так вот Наташа...
Действие этого повествования по продолжительности составляет, может быть, неделю, ну, две, вряд ли больше. И те несколько дней, которые Наташа провела в посудомоечной подсобке ресторана в обществе тети Нюры, женщины суровой, разочарованной и, да простится мне, неухоженной, эти несколько дней заставили ее взглянуть на Коктебель, на море, да и на себя, главное – на себя, по-новому. Заставили взглянуть на окружающую действительность взглядом трезвым и даже безжалостным. И те коктебельские радости, которые до сих пор тешили ее душу и тело... не то чтобы ей приелись, не то чтобы она в них разочаровалась или, упаси боже, отреклась от них...
Ничуть.
Но их ценность в ее сознании, в ее понимании упала. И безудержного, безоглядного стремления к коктебельским соблазнам, проснувшись однажды утром, она в себе не обнаружила.
Вот не обнаружила.
Может быть, последнее время их было многовато? Может быть, не все они оказывались той чистоты и искренности, которые грезились и к которым молчаливо, укоризненно и настойчиво призывал ее Александр Степанович Грин? Он даже решился однажды лунной ночью появиться перед ней и напомнить о ее совсем недавних мечтаниях, иллюзиях, заблуждениях...
Напомнил... И что? Да ничего.
Так вот, посудомоечная...
Все было как обычно – тетя Нюра, полыхая жаром своего обильного тела, грохотала посудой, Наташа, так уж у них сложилось, была на подхвате, Амок наблюдал за вечерней ресторанной жизнью со скамейки на набережной – открытая веранда позволяла видеть весь зал, до самого дальнего столика.
И вдруг в зале появилась Наташа. Она была в белом переднике и полотенцем вытирала руки – видимо, кто-то вызвал ее из посудомоечной. Официантка показала ей в сторону столика, за которым, помимо прочих, сидел и хозяин ресторана Игорек.