Игнат кивнул, прикрыл глаза, но тотчас снова приподнял голову.
– А врач останется?
– Да, он будет здесь до утра… Спи!
Игнат наконец успокоился. Уже через минуту я услышал его тихое и ровное дыхание, какое бывает только у спящего человека. Погасил свет в кают-компании и вышел на палубу.
И все-таки зря я показал ему амулет! Теперь он побоится возвращаться на берег.
А море все так же стонало, выло и ревело. И порывистый ветер лохматил на навесе брезентовые лоскуты. И косой дождь нещадно хлестал по палубе. А из сырого холодного мрака надвигалось нечто тревожное, непознанное, и душу сковывал ледяной ужас.
Сняться с якоря оказалось не так-то просто. Едва я завел мотор и проплыл несколько метров, чтобы ослабить натяжение якорной цепи, как волны стали неистово кидать яхту, наклоняя ее то на один, то на другой борт. Я едва смог добраться до лебедки. Волны перекатывали через палубу; мачта, словно маятник, заваливалась из стороны в сторону, и подчас мне казалось, что яхта вот-вот ляжет на борт и затонет. Схватившись за мокрую и скользкую рукоятку лебедки, я принялся поднимать якорь. Море ответило на это еще более яростным гневом. Наверное, оно считало яхту своим трофеем и собиралось полакомиться ею, но тут вдруг появился какой-то дерзкий человек, который пытался распорядиться яхтой по своему усмотрению. Я успел провернуть рычаг только один раз, как меня обдало волной; сам не знаю, как я удержался и не улетел за борт. Пока стихия собиралась с силами, чтобы снова накатить на меня, я сделал еще один оборот. Так мы и забавлялись: после каждого оборота я грудью прижимался к рукоятке и упирался ногами в леерную стойку, и море окатывало меня с ног до головы.
Наконец якорь был поднят, и по кувыркающейся палубе я вернулся в рубку. Крепко задраив двери, я дал полный ход и погнал яхту подальше от опасного берега в непроницаемую черную мглу. Теперь бортовая качка сменила килевую. Нос яхты взлетал на гребень волны, словно на трамплин, какое-то мгновение парил над водой, а затем со всей дури падал на волны и зарывался в воду. Я подумал, что очень правильно поступил мой ангел-хранитель, лишив меня ужина, потому как от этих взлетов и падений меня мутило неудержимо.
Когда огни поселков и маяков уже с трудом можно было различить, я изменил курс и погнал яхту вдоль берега, в сторону нашего города. Игнату это могло не понравиться, но я надеялся, что он крепко спит. В поведении этого странного человека было много несуразностей. Его непоследовательность озадачила меня. То он в одиночку поплыл на «Галс», чтобы отомстить бандитам за смерть своих друзей, да еще упрекнул меня в трусости. А то вдруг испугался приставать к берегу, чтобы бандиты ему не отомстили. Сколько времени в таком случае он думает провести на яхте? Неделю? Месяц? Год? А ежели он их так боится, так какого лешего он отправил их за борт, когда с таким же успехом мог запереть их в трюме, а потом сдать милиции? Чудак? Или это я чудак, потому как не все понимаю?
На последний вопрос у меня не было ответа, и потому я решил действовать по своему усмотрению, не оглядываясь на Игната и не обращая внимания на его странности и капризы. Яхту надо пришвартовать к причалу нашего города и вернуть ее владельцу (то есть тому юному засранцу, которому яхта должна перейти по наследству). Игната надо отправить в больницу, а заодно заставить его написать подробное заявление в милицию, в котором надлежит описать все, что случилось с ним с первого дня его увлекательного плавания на «Галсе». Я с удовольствием помогу ему в этом деле. А потом Игнат будет залечивать раны в больнице, а я буду искать Пацана и всех его сообщников. И сделать это, думается мне, будет нетрудно, потому как они сами ищут меня, и в этом отношении наши с ними интересы полностью совпадают.
Несколько раз, закрепляя штурвал, я спускался в кают-компанию и проверял, жив ли Игнат? Мои познания в медицине были достаточно скромны, но отличить живого человека от мертвого я умел хорошо. Я щупал его запястье и считал пульс. По-моему, температура у Игната спала, сердце билось ровно и спокойно. Заодно я заглядывал в каюту врача. У него тоже было все в порядке, он добросовестно исполнял свой профессиональный долг, и его могучий храп заглушал не только шум волн за бортом, но и звон опустошенной бутылки из-под виски, что скользила по полу.
В третьем часу ночи темнота достигла своего абсолютного значения. Наверное, в это время я проплывал мимо диких пляжей, и нигде не было видно даже самого слабого и робкого огонька. Я не видел вообще ничего – ни моря, ни неба, ни берега, ориентируясь только по стрелке компаса. Весь зримый мир уменьшился до размеров рубки, слабо освещенной зелеными приборными лампочками. Ничего, кроме нее, не существовало. Тщетно я прижимался лбом к мокрому стеклу, пытаясь высмотреть сигнальные огни других кораблей либо далекие огни деревень и поселков. Казалось, что меня занесло в открытый космос, куда-то далеко за пределы Галактики, где нет ни звезд, ни планет, и я болтаюсь там вне времени и пространства, никому не нужный и всеми потерянный. Я не к месту вспомнил о своих похоронах и подумал, что эта нехорошая шутка не понравилась богу, и в наказание он смоделировал вокруг меня потусторонний мир, куда улетают души умерших грешников… Мне стало так нехорошо, так печально, что я, желая немедленно прекратить пытку пустотой, стукнул ногой по двери, и тотчас в рубку ворвался вихрь соленых брызг да несмолкаемый рев волн.
Так-то лучше… Я надавил на тумблер сигнальных огней, и желтоватый свет разлился по палубе, точно очертив контуры яхты. Теперь нельзя было сомневаться в том, что я нахожусь на яхте, а та, в свою очередь, рассекает своим отважным носом свирепые волны. Я попытался думать о чем-то приятном, что занимало светлую часть моего земного бытия. Например, об Ирине. Я представил, как она спит. Круглый год в ее спальне распахнута балконная дверь, и ветер колышет невесомый тюль, и от него на потолке появляются тени; они пляшут, корчатся, сливаются в экстазе и рвутся на части; и эта беззвучная пантомима напоминает материализованные сны; но Ирина спит спокойно, тщательно закутавшись в теплое одеяло; пляски на потолке ее не беспокоят, ее волосы раскиданы по подушке и чуть колышутся от легкого сквозняка… Вот такая идиллия. Но это все выдумка, игра моего воображения. Я никогда не видел, как Ирина спит в своей спальне. Я и спальни-то ее никогда не видел. А про балконную дверь, открытую круглый год, она как-то сама упомянула во время нашего разговора о целебных свойствах морского воздуха.
Бесконечная ночь! Время для меня остановилось. Может быть, где-то уже давно рассвело? И на тихом пляже, залитом солнцем, делают зарядку круглые, как колобки, женщины, старательно приседают, вытянув руки вперед, машут ногами и время от времени поглаживают себя по животу: насколько уменьшился глобус? А его большая копия – море – такое же гладкое и розовое, и на нем, словно соринки на стекле, рассыпаны лодочки, и чайки порхают над самой водой, любуясь на лету своим отражением, и всюду такой покой, такая нежность, что боязно ходить – а вдруг ненароком смажешь всю эту красоту? А потому лучше тихо-тихо сидеть на еще прохладном песочке у самой воды, щурясь смотреть на блики, на осмелевших крабов и на прозрачно-невесомые, как фата, вздохи моря…