В пятом часу меня стало неудержимо клонить ко сну. Реальность начала путаться со сном, они обнимались, переплетались, греховодничали, и уже трудно было отличить, где что. Несколько раз я просыпался от толчка, падая на штурвал. Границы безвестности и тьмы нехотя расступались, и я уже различал темно-серые контуры волн да грязные очертания низких туч. Трудно было сказать точно, где сейчас находилась яхта, как далеко мы от города, но гнать до самого конца без отдыха у меня не хватило бы сил. Моя нервная система истощилась. Мне надо было поспать хотя бы полчаса.
Я спустился в кают-компанию, сел на край стола, глядя на бледное, покрытое испариной лицо Игната. Он спал глубоко, сосредоточенно, словно выполнял какую-то тонкую работу, вроде сборки часов. Даже морщины собрались на лбу. Я осторожно тронул его за плечо. Игнат не отреагировал. Из разомкнутых губ с тихим свистом вырывался воздух. Мое желание спать боролось с жалостью. Ну как можно разбудить раненого товарища и попросить его постоять за штурвалом? Даже здоровому человеку не по душе придется перспектива вылезать в пять часов утра из теплой постели и идти под дождь и ветер.
Я сделал попытку поднять на вахту врача, но тот ни в какую не хотел открывать глаза, хотя и выдавал какие-то нечленораздельные ругательства и даже лягнул меня ногой, когда я попытался сдернуть с него одеяло. Разозлившись, я вернулся в кают-компанию за бутылкой с водой, но привести эскулапа в чувство мне так и не удалось. Когда я шарил по шкафам в поисках запасов питьевой воды, то вдруг обратил внимание на розовые отблески, медленно плывущие по потолку и переборкам каюты. Я кинулся к иллюминатору, но сквозь мокрое и запотевшее стекло мне ничего не удалось увидеть. Тогда я быстро выскочил на палубу.
Уже почти рассвело, и сквозь серую пелену тумана проступили очертания берега. Они были бесцветными, словно выполненными в технике сепии, лишь на склоне горы, среди буйства деревьев и кустов ярким красным цветком трепетало пламя пожара. Огонь, может быть, и не был столь велик, как мне показалось сначала, и языки пламени лишь изредка высовывались из сплетения парковых зарослей, но страшным было то, что горели дома.
Сон как рукой сняло. Мне даже показалось странным, что всего несколько минут назад я засыпал за штурвалом. Дурные предчувствия закрались мне в душу. Забежав в рубку, я снял с крючка старый морской бинокль и, протирая пальцами оптику, снова выскочил на палубу. Пристроился у бортового леера, словно со снайперской винтовкой, остановил дыхание и почувствовал, как все в груди леденеет, кристаллизуется. Горела «Горка», район города, где когда-то были дачи городской знати, а еще раньше – оборонительные сооружения, бастионы, прикрывающие город со стороны узкого прохода между горами и морем. А в нынешнее время «Горка» натянула на себя черту города, влезла в нее, словно медведь в теремок, поросла мхом, садами и парками, да затаилась, но неприметной не стала, как антикварный музейный экспонат. Напротив, привлекла своими тихими улочками, наполненными лишь воркованьем голубей, творческую элиту, потомков дворян, некогда проживавших здесь, да консервативных чудаков, получающих удовольствие от скрипа старинных ступеней и ставней.
В этом районе жила Ирина.
На мои настойчивые звонки она не отвечала – ее телефон был отключен. Я завел яхту в ближайшую бухту – глубокую, как фьорд, сколь красивую, столь и опасную, так как на ее дне, словно морские мины, притаились огромные, поросшие водорослями камни. Пропороть днище здесь было так же просто, как занозить ногу, гуляя босиком по сосновому лесу. Но искать другую стоянку у меня не было времени. Я заглушил мотор и кинул якорь.
– Игнат!! Проснись, Игнат!!
Я тормошил его и тем причинял боль. Игнат, не открывая глаз, морщился, кряхтел, показывал зубы. Наконец посмотрел на меня мутным взглядом, попытался вскочить с дивана, но острая боль заставила его вскрикнуть и судорожно вцепиться в край стола.
– Что?! Что?! – в ужасе крикнул он, озираясь по сторонам и, по-моему, не соображая, где находится.
– Игнат, я возвращаюсь на берег! – громко и отчетливо сказал я ему. – Яхта на якоре… Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я не мог ждать, когда Игнат окончательно придет в себя и начнет соображать. Грохоча ботинками, сбежал вниз, влетел в каюту врача. Тот по-прежнему крепко спал, разметавшись по кровати. Подушка валялась на полу, скомканное одеяло намоталось врачу на поясницу. Не церемонясь, я стал лупить врача по щекам.
– Проснитесь! Проснитесь, доктор! Уже утро, вам пора на берег!
Врач состроил такую гримасу, словно его тошнило, что, впрочем, вполне могло произойти. Он что-то жалобно пролепетал, распространяя вокруг себя нестерпимый запах прокисшего виски, и натянул себе на голову комок одеяла. Я схватил его за воротник рубашки, приподнял и влепил хорошую пощечину. Врач разодрал слипшиеся веки, подернутые слизью, попытался сфокусировать зрачки, но это у него не получилось, и он захныкал.
Я кинул его на кровать, поднял с пола и швырнул ему в голову подушку. Моя совесть была чиста. Я пытался переправить этого мерзавца на берег. Теперь он будет самостоятельно решать эту проблему и плыть по морю верхом на своем медицинском чемодане или на бутылке из-под виски.
Я вернулся в кают-компанию. С трудом удерживаясь на ногах, Игнат проделывал путь от дивана к камбузу. Он был еще очень слаб, к тому же каюта качалась во всевозможных плоскостях, словно какой-то экстремальный аттракцион. Добравшись до камбуза, Игнат принялся цеплять на карниз штормовой крюк и подвешивать над плиткой кофейную турку. Он захотел кофе и делал все правильно, чтобы приготовить его в условиях качки. Значит, парень начал соображать.
– Я плыву на берег, – сказал я.
– Валяй, – равнодушно ответил Игнат, не глядя на меня.
– А врач остается…
– Зачем? Мне он больше не нужен, – перебил меня Игнат.
Время шло, «Горка» полыхала, а Игнат грузил меня какими-то глупыми второсортными проблемами.
– Если он тебе не нужен, ты его и отправляй! – грубо ответил я. – Пожалуйста, не запускай мотор, здесь очень много подводных камней. Дождись меня. Я скоро вернусь.
Игнат ничего не ответил и принялся наполнять турку минеральной водой. Едва не сорвав дверь с петель, я вылетел на палубу. Моя резиновая лодка изрядно завяла и по консистенции и цвету напоминала гнилой помидор. Я принялся распутывать ниппельную трубку зубами. Поскользнулся на мокрой палубе, грохнулся на спину, но не выпустил трубки изо рта и вместе с лодкой кубарем покатился к кормовой лестнице. Боль несколько отрезвила меня… Почему же я сразу предполагаю худшее? Подумаешь, где-то во дворах загорелся мусорный бак. Или бочка со смолой. Нельзя же сразу паниковать! И нет ничего странного в том, что телефон Ирины выключен. Нормальные люди, которые хотят выспаться, отключают на ночь не только мобильник, но и городской телефон.
Я скинул лодку в воду, прыгнул вслед за ней, а потом только вспомнил, что забыл весла. Но возвращаться было поздно и проблематично – могучие, как быки, волны быстро относили меня от яхты к берегу. Я лег, упираясь подбородком в мягкий бортик, и стал грести руками. Чем ближе оставалось до берега, тем сильнее возрастала скорость, и наконец мощная, хорошо вызревшая, покрытая седой пеной волна швырнула меня на прибрежные камни. Не будь подо мной лодки, этакой своеобразной подушки безопасности, не собрать бы мне костей. Лодка, правда, напоролась на что-то острое и с лошадиным фырчаньем испустила дух.