Я медленно приподнял руку, старательно сложил из пальцев незамысловатую комбинацию и поднес кукиш прямо к его усам.
Усатый ударил меня – наотмашь по шее. Удар был сильный, но я устоял, лишь пошатнулся, спинка кровати снова спасла. Пацан ткнул мне в подбородок ствол пулемета.
– Прикончить? – спросил он.
– Не надо, – тяжело дыша от полученного оскорбления, ответил усатый. – В погреб его! Пусть протухает.
Он тотчас склонился над полом, ухватился за ржавое кольцо и приподнял тяжелую крышку. В полу зияла черная дыра. Оттуда потянуло сырой затхлостью. Пацан ударил меня кулаком в спину.
– Сползай, ишак галапагосский!
Я опустился перед дырой на колени, нащупал ногой хлипкую лесенку и спустился вниз. Погреб был старинный, с кирпичным сводом, необыкновенно холодный и сырой. Пока Пацан не опустил крышку, я успел увидеть, что пол залит водой, а округлые ниши для хранения овощей пусты. Крышка с грохотом опустилась, и все вокруг меня погрузилось во мрак.
Я долго стоял, не шевелясь, в совершенной темноте, словно материальный мир перестал существовать, равно как и мое тело. «Ну и чего ты добился? – спросил я себя. – Показал свой твердый характер? Удовлетворил самолюбие? Но Ирина-то по-прежнему за решеткой. И никто, кроме тебя, ей не поможет».
Сырая темнота, как лекарство, расслабляла меня, охлаждала, снимала агрессивность. Я не видел ни врагов, ни самого себя. Мне представлялось, что вот я и добрел до конца своей жизни и впереди уже ничего нет, кроме мрака и тяжести осознанных ошибок. Какой из меня частный детектив? Я с успехом завалил самое главное дело своей жизни. Я в глубокой яме. Ирина за решеткой. Милиция бесчинствует, работая на ублюдочного политика. Банда Фобоса, словно стая волков, рыщет по Побережью в поисках яхты, а раненый Игнат не может отогнать ее подальше от берега, скрыться в туманах и дождях… Есть ли надежда увидеть свет? Что мне делать? На кого уповать?
Я долго смотрел в черную пустоту, куда ухнула вся моя непутевая жизнь. Наверное, слепым легче постигать истины. И чем больше проходило времени с того момента, как захлопнулась надо мной крышка, тем с большим смирением и покорностью я признавал свое поражение. Но уйти с поля боя надо достойно и с пользой.
Тут я вспомнил про телефон, который дал мне мэр. Вспомнил как о незначительном пустяке, с той короткой и тусклой радостью, с какой вспоминает курильщик о завалявшейся в кармане последней – помятой, отсыревшей – сигарете. Я сунул руки в пустые карманы. Так меня же обыскали дебилы Дзюбы! Они добросовестно вытряхнули из моих карманов весь мусор. Хотя в заднем кармане обнаружилась какая-то измочаленная бумажка, смятая в комочек, напоминающий старую жвачку. Наверняка это старый троллейбусный талон. Я осторожно разворачивал бумажку, на ощупь определяя ее размеры. Нет, талон поменьше будет. Скорее всего, это именно то, что дал мне мэр… Ну, хорошо, допустим, мне удастся разобрать номер. А с какого телефона позвонить? Попросить трубку у Пацана, сказать, что хочу позвонить Игнату? Допустим, Пацан даст свою мобилу. Но при этом он будет стоять рядом, готовый выхватить трубку из моих рук, если я скажу хоть одно неверное слово…
Да что ж это я просчитываю ходы, словно у меня есть выбор? Выбора нет. Шанс – только один, и я либо успею сказать несколько слов командиру отряда специального назначения Стасу Полякову, либо не успею. Вот и все.
Я поднялся на несколько ступенек вверх и постучал кулаком по крышке. Буду звонить из погреба. Пока Пацан поймет, что я говорю не с Игнатом, пока сунет свою глупую голову в люк и станет махать руками, чтобы выхватить у меня телефон, я успею сказать главное.
Крышка поднялась. Я зажмурился от ослепительного света.
– Чего тебе, червь могильный? – спросил Пацан.
– Я согласен, – ответил я. – Дай мобилу, я позвоню Игнату и спрошу, где он.
– Диктуй номер, я ему сам позвоню.
– С тобой он не станет разговаривать.
Пацан потянулся к поясному чехлу, но вдруг засомневался в искренности моих намерений. К люку подошел усатый. Он уже был одет, серый пиджачок скрывал наплечную кобуру, в которую усатый заталкивал «макаров». Две пары ног стояли на краю ямы, у самого моего лица.
– Тебе не поздоровится, если ты вздумал шутить, – предупредил усатый. – Поднимайся!
– Мне удобнее звонить отсюда, – возразил я, но Пацан ткнул меня в лоб кончиком своего ботинка.
Фокус не удался. Мне пришлось подчиниться. Усатый кивнул на табурет. Я сел. Пацан расчехлил трубку и, крепко сжимая ее в кулаке, поднес ее к моему лицу.
– Набирай номер! Говорить будешь с моей руки.
Усатый, дабы еще больше убедить меня в том, что шуток не потерпит, вынул пистолет, оттянул большим пальцем курок и приставил ствол к моему затылку. В таких условиях мне еще ни разу не приходилось звонить. Но отступать было поздно. Будь что будет, но шанс спасти Ирину я должен был выбрать до конца. Если повезет и Стас Поляков вытащит ее из «обезьянника», Ирина перескажет ему все, что узнала от меня. Хоть какая-то польза от моего бестолкового усердия… Я стал тыкать пальцем в клавиши телефона, который Пацан держал передо мной. Надо подумать, как в нескольких на вид безобидных словах передать Полякову максимум информации. Сначала, не называя Полякова по имени, я представлюсь. Он должен вспомнить мою фамилию – мэр обещал, что расскажет ему обо мне. Следовательно, Поляков догадается, о чем я намерен с ним поговорить. Потом можно будет задать несколько универсальных вопросов, которые не вызовут подозрений у Пацана и усатого. Например: «Где ты сейчас находишься?» Или: «Я хочу тебя разыскать»…
А дальше – экспромт и надежда на удачу. Возможно, я успею сказать главное до того, как пуля пробьет мой череп и выплеснет мозг вместе с костной крошкой на белую стену… Я закончил набирать номер и прижался ухом к трубке. Усатый еще сильнее вдавил мне в затылок ствол пистолета. Сейчас пойдут гудки. Я пошевелил во рту пересохшим языком: готовься, дружок, к скороговорке. Сейчас посмотрим, кто быстрее, ты или пуля…
Напряжение было столь велико, что когда вдруг в полной тишине тонко засвистела Токката ре минор Баха, мы все вздрогнули и Пацан чуть не выронил трубку, а усатый чуть не нажал на спусковой крючок.
– Кто это еще? – пробормотал усатый и метнулся к столу, где свистел и дрожал его мобильный телефон.
– Может, Фобос? – с надеждой произнес Пацан.
У меня вдруг стали ватными ноги, и от счастливого, невероятного, дикого подозрения захотелось закричать не своим голосом. Абсурд! Черное смешалось с белым, небо стало землей, а море – небом? Или… или произошла страшная ошибка, мэр дал мне совсем не тот… Нет, страшно подумать. Хочется закрыть глаза, забраться в погреб и посидеть там в одиночестве и темноте.
Усатый схватил телефон, но вдруг замер, не донеся трубки до уха, и с перекошенным лицом взглянул на меня. И я понял, что ему в голову пришла та же мысль. Пацан напрягся, как пружина; он чутьем понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее, но не понимал, откуда это выходящее ждать, с какой стороны.