Кажется, Кира уже не обдумывала следующий вопрос, а внимательно слушала Ворохтина, и все же до нее не совсем доходил смысл его слов.
– А если родственников поблизости нет, – продолжал Ворохтин, вскрывая упаковку фисташек, – то я ищу журналистов. Или договариваюсь с каким-нибудь телевизионщиком. «Хочешь, – говорю, – крутой репортаж? Триста баксов на лапу, и я сейчас, как Джеймс Бонд, в огонь прыгну!» Желающих, между прочим, хоть отбавляй.
Кира слушала его, раскрыв рот.
– Один раз на горной дороге под Сочи представители трех разных телеканалов из-за меня между собой подрались, – продолжал Ворохтин, кидая в рот орешек. – Вот хохма была! Я стою и жду, кто больше отстегнет, а они треногами друг друга мутузят! А автобус с пассажирами в это время висит над пропастью. Он за дерево зацепился, а дерево уже трещит, прогибается. Все решают секунды. Пассажиры визжат от страха, пытаются из окон выпрыгивать, а я семечки лузгаю. Такие истории, конечно, случаются нечасто, но зато я снимаю крупный куш. Счет идет на десятки тысяч баксов. Я на веревке подползаю к автобусу и спрашиваю: «Кто жить хочет – деньги вперед!» Хочешь верь, хочешь нет, но из окон пухлые бумажники, как голуби из голубятни, вылетают.
Кира медленно изменилась в лице. Наверное, ей стало жарко, и она машинально развязала свой монашеский платок и стянула его с головы. Оказывается, она не была лысой, но прическа у нее была нелепой. Постриженные неровными прядями волосы торчали во все стороны, причем в некоторых местах они были выкрашены светло-коричневой, почти красной краской.
– Как же так? – произнесла она, внимательно рассматривая лицо и глаза Ворохтина. – Неужели вы можете вот так спокойно…
– А как же, голубушка! Се ля ви! Дураков нет рисковать собой ради зарплаты. Но ты не волнуйся, я с тебя деньги брать не буду. Я их из Саркисяна вытряхну. Ему нужны душераздирающие эпизоды, и он их получит. Знаешь, что мы придумали? Если кому-нибудь из участников станет хреново, мы не будем торопиться. Подождем, пока не начнется агония. Отснимем человеческие муки по полной программе, а уж потом, если, конечно, не будет поздно, я окажу медицинскую помощь.
Кира выключила диктофон и опустила глаза. Она сидела неподвижно, не зная, спрашивать ли Ворохтина о чем-нибудь еще.
– Ты, кстати, не упусти свой шанс! – после недолгой паузы добавил Ворохтин, снова кидая в рот орешек. – Там, в моторке, я еще не знал, кто ты. Теперь ясно, что не конкурент. Так что снимай на фото все подряд. Причем крупным планом. Кровоточащие от укусов комаров лица. Выдранные с мясом ногти. Или, скажем, портрет робинзона, поедающего на завтрак крысу… Поверь, эти снимки у тебя с руками оторвут. Сделаешь себе имя и деньги заработаешь.
Ворохтин надкусил скорлупу фисташки, сплюнул ее на ладонь и выкинул в открытое окно.
– Еще вопросы есть? – спросил он.
Кира растерянно покачала головой, торопливо затолкала диктофон в кофр и, застегивая его на ходу, выбралась из машины. Она захлопнула за собой дверь, и Ворохтин сразу перестал ее видеть.
«Не перестарался?» – мысленно спросил он себя, снял с панели белый платок, забытый Кирой, зачем-то поднес его к лицу и втянул носом легкий аромат дешевого шампуня.
Вторая, как и первая ночь на острове, была для Бревина ужасной. О третьей он даже думать боялся. Весь день он провалялся на прогретом солнцем песчаном утесе, кутаясь в одеяло, и все никак не мог согреться. Полудрема сменялась глубоким беспамятством, а когда Бревин пробуждался, то с испугом вскидывал голову, дурными глазами оглядывал кусты, деревья и играющую солнечными бликами поверхность озера и со стоном ронял голову на одеяло.
«Робинзонада» оказалась не такой, какой он ее себе представлял. Точнее сказать, его способности пережить ее оказались совершенно иными. Да и способностей, по большому счету, не обнаружилось. Холодные ночевки попросту убивали его. Еще никогда в жизни Бревину не доводилось спать в лесу, на тонком одеяле, под открытым небом, и потому он даже предположить не мог, какая это невыносимая пытка.
Он едва дождался утра. Опухший, охрипший, страдающий от боли в спине и суставах, он даже не смог заставить себя умыться и сразу же принялся разжигать костер. Хворост, который он подобрал с травы, оказался сырым от росы и не хотел воспламеняться. Тогда Бревин попытался срубить тесаком сухие ветви у сосны, но первым же ударом сильно поранил себе палец. Вскрикнув от боли, он зашвырнул тесак в траву, высокую и густую, и найти его потом уже не смог.
Кровь капала из его пораненного пальца, как вода из прохудившегося крана. Бревин смотрел по сторонам и не мог найти ничего, что заменило бы бинт. Тогда он намотал на палец нижний край куртки и ходил так по острову, время от времени выкрикивая страшные ругательства неизвестно в чей адрес.
К полудню Бревин не мог думать уже ни о чем, кроме как о еде. В нормальной жизни ему никогда не приходил в голову бред под названием «диета». Своей несколько тяжеловесной фигурой Бревин не тяготился. Напротив, он берег и лелеял ее, как важный и необходимый атрибут социального положения. И потому состояние голода было ему незнакомо в той же степени, как, скажем, состояние невесомости. Это было второе, не менее шокирующее открытие за минувшие сутки – голодание, оказывается, ужасно и крайне неприятно.
Стойкая привычка с легкостью решать все житейские проблемы, с которыми Бревин ежедневно сталкивался в нормальной жизни, не позволила ему впасть в крайнюю степень уныния. Он даже представить не мог, что в самое ближайшее время не наладит на острове достойные условия жизни. Быть такого не могло, чтобы он, Александр Бревин, заместитель директора фирмы, торгующей трубами, ходил голодным и продрогшим! Да в его жизни никогда не существовало преград! Он ставил перед собой цели и добивался их. Он удовлетворял любые свои желания, чем вызывал зависть знакомых и соседей. Он научился быстро и без усилий снимать нерешенные проблемы либо телефонным звонком, либо легким движением пальцев, в которых была зажата денежная купюра. И здесь, на этом вшивом острове, он должен показать свою силу, деловой ум, умение быстро и точно реагировать на любое изменение обстановки.
Должен, должен! С неукротимым желанием что-то немедленно и радикально изменить, но не допустить повторения страшных ночей Бревин ходил по острову, и на лице его застыло то строгое и властное выражение, с каким каждое утро он появлялся в своем офисе. Руку с порезанным пальцем он держал в кармане куртки и морщился от боли всякий раз, когда машинально пытался снять с поясного ремня трубку сотового телефона, чтобы позвонить кому надо и навести порядок.
Он обошел по периметру весь остров и вдруг понял, что подсознательно ищет то ли магазин, то ли гостиницу…
«Черт возьми! – подумал он, вдруг с необычайной ясностью осознав, где находится. – Как же тут можно жить?»
Он пнул ногой пакет, который ему вручили перед стартом, и оттуда вывалились котелок, рация и сигнальная ракетница. Бревин поднял ракетницу, покрутил ее в руках и зачем-то понюхал выходное отверстие.