Я взял с тарелки горсть креветок и принялся рвать их в клочья, переводя дух. Леша терпеливо ждал, когда я заговорю снова.
— У меня не было бы никаких шансов вернуться живым из особняка «сестрички», если бы я на твоих глазах не отправил телеграмму Кнышу, — продолжал я, сплевывая шелуху в газетный кулек. — Ты успел предупредить банду об опасности; Эльвира, а она наверняка была гдето рядом, резко ретировалась и cпряталась в более надежном месте, а оставшиеся сотрудники так называемой компьютерной фирмы договорились, что разыграют спектакль по обезвреживанию двух аферистов. Я прикинулся мертвецки пьяным, чего ты почему —то не понял, а потому слишком и не старался соблюдать конспирацию: я пьян в доску— чего корячиться. Ночью я выбрался из особняка и подслушал твой разговор с Сысоевой. Скорее всего вы говорили с ней об Эльвире. Ты настаивал, чтобы она позволила тебе с ней встретиться, угрожал, ставил условия, что будешь ждать еще два дня. Мне кажется, ты начал понимать, что Эльвира и тебя тоже стала водить за нос. Женщина с бешеным состоянием несколько иначе смотрит на школьную любовь, чем мы с тобой…
Я чуть не добавил «дружище». Леша догадался, какое слово повисло у меня на языке, и по его лицу впервые за последние четверть часа пробежала судорога боли.
— Да, произнес Леша после долгого молчания. — Ты действительно знаешь многое. Но странно то, что любовь стоит в основе поступков этих людей.
— Да какая любовь! — усмехнулся я. — Банальная жадность и кощунство, не знающее границ. Молодая женщина похоронила свое имя, чтобы спокойно присвоить деньги обворованных ею старух. А ты, Леша, лапоть. И мне тебя жалко.
Он сглотнул, словно мое оскорбление попало ему на язык.
— Почему тебе меня жалко?
— Потому что Эльвира не любит тебя. Ты напрасно надрывался и пачкал руки в крови.
— Ты в этом уверен?
— Да, Леша. Я в этом уверен. Это истина.
— Жаль, что все это случилось в Крыму, — негромко сказал Леша, глядя на пистолет. — Крым дорог мне. Этот берег, остров… Не хочется, чтобы на все это лилась грязь…
— Крым вы задели лишь походя. Это чисто украинское преступление.
— Почему чисто украинское? — Леша вскинул свои белесые брови.
— Потому что Украина — единственное в мире цивилизованное государство, где можно открыть анонимный валютный счет. В другой стране вы бы не смогли утаить такую сумму денег.
— Ты так думаешь? Разве, к примеру, в России нельзя утаить несколько миллионов долларов?
— Их можно закопать в землю. Но нельзя вложить в банк и получать с них проценты.
— А почему ты говоришь только про банк? Разве нет других областей, куда можно выгодно вложить деньги?
— В любом случае эти деньга рано или поздно всплывут. А как потом отчитаться за них?
— Их можно отмыть.
— Отмыть в России? Это ненадежно.
— Именно в России есть область, где деньги отмываются, одновременно принося колоссальную прибыль и, самое главное, власть.
Наш разговор перешел в странное русло. Мы будто забыли о той черте, которая стояла между нами, и миролюбиво спорили на какую-то случайную тему.
— И что это, интересно знать, за область? Леша ответил вопросом:
Знаешь такую поговорку: победителей не судят?
Кажется, я не понял, к чему это он сказал.
— Ты считаешь себя победителем?
— Нет, — вздохнул Леша. — Себя пока не считаю.
Мы молчали. Я должен был подвести итог всему сказанному. «Господи, Господи! — произносил я в уме молитву. — Ты ли дал мне на это право? Ты ли меня на это надоумил?»
Он мне помог.
— Ну и что ты думаешь делать дальше?
Я все еще молчал. Я составлял в уме слова, чтобы они прозвучали естественней и понятней, хотя мне хотелось не говорить, а мычать, стонать от боли и страшной тяжести на душе.
— Надеюсь. — с трудом произнес я, не в силах поднять глаза, — ты понимаешь, что между нами уже не будет тех отношений, что были прежде… Но я не могу, не в моих правилах, не по моему нутру помахать тебе ручкой, уйти, чтобы потом просто избегать встреч с тобой. На тебе слишком много крови. Даже за каплю пролитой невинной крови человек должен отвечать. Ты умертвил троих… Четвертой, по твоей наводке, была расстреляна гипсовая фигура, напоминающая меня… Собственно, тебе приговор выносит покойник от имени троих убитых…
Леша словно окаменел. Он не сводил с меня глаз — я чувствовал его взгляд на своем лице, которое полыхало, словно его облили бензином и подожгли.
— И мне очень бы не хотелось силой тащить тебя в милицию. Это было бы смешно… словно провинившегося мальчишку… Ты сам знаешь, что заслужил. Я даю тебе шанс самому… — Я показал глазами на пистолет. — Возьми.
Нет не Леша, а я был сейчас похож на мальчишку со своим глупым жестом дать человеку возможность учинить над собой суд. Леша покосился на пистолет, потом посмотрел на меня.
— А если я не возьму? — медленно проговорил он.
Тогда придется тащить тебя в милицию силой.
— И у тебя есть на это право? — вкрадчиво спросил Леша.
— У меня есть безумное желание сделать это.
— Но это всего лишь твое желание.
— Это закон справедливости.
— Интересно, а чем узаконено твое право определять, что справедливо, а что нет?
Леша начинал меня злить. Это было кстати, потому как в возбужденном состоянии мне всегда легче принять сложное решение.
А мне плевать на твои поиски права! — Я чувствовал, как мышцы напряглись во всем теле.
А мне плевать на твои обвинения и приговор.
— Ты убийца! — выкрикнул я.
— Это надо еще доказать, — отпарировал
Леша. — Ты за руку меня не хватал.
Мы одновременно начали привставать со своих мест. Меня переполняло нестерпимое желание дать ему чем-нибудь тяжелым по лбу. Леша оперся о стол, и его руки оказались рядом с пистолетом. Я чувствовал, что всего несколько мгновений отделяют нас от крутой развязки. Если он схватит оружие и выстрелит, я вряд ли успею увернуться. Но первым браться за пистолет не буду, пусть даже история учит, что игры в благородство всегда плохо кончаются.
Несколько секунд, едва не соприкасаясь лбами, мы нависали над столом. У меня начали неметь пальцы — с такой силой я сжал кулаки. Я понял, что, если Леша сделает слишком резкое движение, оно будет равносильно для меня выстрелу стартового пистолета и тогда я отпущу тормоза, держать которые становилось уже просто невыносимо.
Вдруг Леша медленно убрал руки со стола, затем отошел на шаг назад и опустился на койку.