Я уже не отходил от штурвала, маневрируя среди судов, то ли дрейфующих, то ли стоящих на якоре. Мой конвой немного отстал – я видел лишь одну моторку, идущую параллельным курсом. Два черных, как киты, сухогруза медленно шли друг на друга. Я не сразу обратил на них внимание, а когда приблизился к ним настолько, что мог прочесть название каждого, просвет между ними был уже слишком узок, чтобы пренебречь им. Суда образовали заслон, подобный Великой китайской стене. Можно было пропустить их, но для этого надо было сбавить скорость почти до нуля и ждать не меньше десяти минут. Можно было обойти один из них со стороны кормы, но в этом случае я рисковал угодить под встречный сухогруз. А лучше всего было проверить моих спутников на бдительность.
В подобные мгновения я всегда красиво ругаюсь и совершаю эффектные глупости. Рука как будто сама потянулась к рычагу скорости и сдвинула его до максимума. «Ассоль» завыла на высокой ноте, с бойцовским азартом разбила вдребезги накатившую на нее волну и рванула вперед. Просвет между судами сужался, словно створки механических ворот. Один из сухогрузов издал какой-то жуткий вой, от которого у меня по спине побежали мурашки.
То, что я вытворял, противоречило всем правилам вождения морских судов, но это был поступок, который точно характеризовал мою сущность. Врожденная потребность в авантюрах и готовность в любой удобный или неудобный момент рисковать очертя голову распоряжались мной намного чаще, нежели здравый разум и трезвый расчет. Мои конвоиры, к сожалению, об этом не знали. За мгновение до того, как пройти перед самым носом первого сухогруза, я бросил взгляд в окно. Справа и слева катеров не было.
Смертельного номера не получилось. «Ассоль» спокойно пересекла курс судна на вполне безопасном от него расстоянии, и я подумал, что в случае крупного пари успел бы развернуться и проделать этот трюк еще раз. Но второй сухогруз уже перерезал мне путь, и, избегая столкновения с ним, я стал изо всех сил вращать штурвал, одновременно с этим гася скорость реверсом. Какой-то мужик в дождевике, стоя на краю борта, размахивал руками, будто его сигналы были более заметны, чем сам сухогруз. Судно черной горой проплыло перед моими глазами, и «Ассоль», еще двигаясь по инерции, вышла на гладкую полоску воды, разровненную морским великаном. Только сейчас я почувствовал, что мои руки мелко дрожат, а на лбу выступила испарина. Я вышел на бак. Катера эскорта, естественно, не успели за мной, и теперь нас разделял сухогруз. «Как просто! – подумал я, втайне сожалея о том, что не родился гангстером или на крайний случай жуликом. – Уйти от этих олухов с тремя ящиками долларов оказалось совсем простым делом».
Справа от меня в мутной дымке начинался крымский берег. Он уходил вдаль, теряясь за дождевыми шторами. Собственно, ничего вокруг меня не изменилось – та же вода, то же серое небо, те же черные вспененные волны, но я уже чувствовал себя дома, в своей стихии, и ощущение скрытой опасности, идущей от конвоиров, бесследно ушло. Что они посмеют сделать со мной здесь, в сотне километров от моего дома, в двух километрах от берега, на котором живут смуглые жизнерадостные люди, говорящие с заметным южнорусским акцентом, потомки скифов, греков, генуэзцев, мореплавателей, искателей золотого руна и виноторговцев?
«Ассоль» снова закачалась на волнах, на меня плеснул холодный душ, и я поспешил вернуться в рубку. Сухогрузы разминулись, створки «ворот» разбегались все дальше и дальше, пока не перестали быть створками. Яхту развернуло носом в обратную сторону. Она болталась в гордом одиночестве среди бушующей стихии. Я протер глаза и на всякий случай поднялся по белой лесенке на крышу рубки.
Катера исчезли. Их не было в том месте, откуда я пошел в отрыв. Их не было ни по левому борту от меня, ни по правому. Их не было видно вообще нигде, словно они попали под киль сухогруза, раскрошились в щепки и стремительно затонули вместе со своими экипажами.
Чтобы не спровоцировать ненужный скандал или, что еще хуже, стрельбу, я не торопился продолжать путь, хотя болтаться в дрейфе в непосредственной близости от молодой границы было нежелательно. Сидя на крыше рубки и крепко держась за мачту, я смотрел по сторонам. Повсюду, насколько хватало глаз, были раскиданы стоящие в рейде корабли – словно фишки на игровом поле. Узкий просвет в тучах, который я принял за признак улучшения погоды, снова затянуло, и берег почти слился с морем и небом. С запада шел мощный атмосферный фронт. Ветер, заметно ослабевший за последние полчаса, снова стал крепчать, и «Ассоль», как и при отходе из Анапы, вновь начала содрогаться от ожесточенных ударов волн.
Я просидел на крыше полчаса, затем спрыгнул на палубу, вошел в рубку и сдвинул рычаг газа вперед до упора.
«Ассоль» шла на предельной скорости в пятистах метрах от берега. Подойти ближе к берегу было небезопасно из-за надвигающегося шторма, а уходить далеко в море мне не советовала интуиция. Не помню точно, когда в Черном море в последний раз хулиганили пираты – кажется, в семнадцатом веке, – но их появление рядом с яхтой в ближайшие часы мне представлялось очень даже вероятным. Перед тем, как надолго прилипнуть к штурвалу, я спустился на камбуз и крепко задраил кормовую дверь, а также люки в кают-компании. Усиливающийся ветер раскачивал «Ассоль» до такой степени, что она временами почти ложилась бортом на воду, и волны пустили бы ее ко дну в считаные минуты, если бы иллюминаторы и дверь остались открытыми.
А потом мне трудно было сказать определенно, кто кем управляет: яхта мной или я ею. Взлеты на волны и провалы, от которых в животе становилось пусто, как в барабане, и ноги отрывались от пола, чередовались с угрожающим постоянством. Я обеими руками держался за рукоятки штурвала и, шарахаясь из стороны в сторону, невольно вращал штурвал не в ту сторону, куда следовало бы. Чувствительная к малейшему движению, яхта безукоризненно выполняла волю злого рока и галсировала змейкой, словно скатывалась по трассе слалома или маневрировала среди плавучих мин. Ко всему этому стало необычайно темно, как поздним вечером, и, хотя я с закрытыми глазами мог бы провести яхту вдоль ЮБК, где мне были знакомы каждый мыс, скала и бухта, часто приходилось снижать скорость и всматриваться в темный силуэт берега, высунув голову в окошко. Дождь заливал лобовое стекло с такой силой, что оно покрылось тонкой пузырящейся пленкой, сквозь которую не было видно ровным счетом ничего. Стеклоочиститель, естественно, не работал, даже самые элементарные приборы навигации отсутствовали, и я продвигался вдоль родного берега вроде как на ощупь. Гигантские каменные шипы Кара-Дага я увидел справа по борту в четвертом часу, хотя по расчетам должен был пройти потухший вулкан и Коктебель час назад.
«Если все закончится хорошо, – думал я, сжимая горячие от моих ладоней, сверкающие начищенной медью рукоятки, – то в Алуште я буду не позднее восьми вечера. Два часа опоздания при такой погоде – нормальное дело, и Гурули, надеюсь, не станет поднимать раньше времени панику».
У меня страшно ныла спина, и я, уже вдоволь нахлебавшись мореплавательской романтики, мечтал о сухой одежде, твердой опоре под ногами, бутылке разогретого марочного портвейна и чистой постели. Заплыв приближался к финишу, и теперь я выжимал из яхты все, на что она была способна.