Мы встали очень рано, с первыми лучами солнца, и поспешили быстрее покинуть не очень гостеприимную стоянку. Но, пройдя километра три по реке, заметили, что обстановка вокруг нас стала еще хуже. Деревья, кусты, лианы здесь выглядели чахлыми и угнетенными, словно несколько месяцев кряду не выпало ни одного дождя. Сельва становилась «прозрачной», заросли просматривались на несколько десятков, а порой и сотню метров. Мы больше не встречали высоких деревьев, какие на каждом шагу попадались нам в начале пути. Чахлые деревья и кусты едва достигали полутора-двух метров в высоту.
– Кирилл! – крикнул Хуан, шедший впереди меня, повернулся и протянул мне компас. – Он сошел с ума!
Стрелка вращалась с такой скоростью, словно это был не компас, а кофемолка. Я тряс его, стучал пальцем по стеклышку, но ничего не помогало.
– Ладно, будем ориентироваться по солнцу, – сказал я, возвращая Хуану «сумасшедший» компас.
Мой спутник совсем скис. Безжизненная местность так его угнетала, что он сам стал похож на чахлое деревце. Неудержимо болтливый в начале путешествия, теперь он больше помалкивал, отвечал односложно, тяжко вздыхал и, оборачиваясь, смотрел на меня виноватыми глазами, как бездомный пес.
– Ты не узнаешь эту местность? – спросил я его.
Он отрицательно качал головой, потом пожимал плечами. Он чувствовал себя виноватым, хотя я ни разу не упрекнул его, потому что ориентироваться в непроходимых джунглях действительно сложно, кроме того, мой товарищ уж слишком сильно переживал свой промах, и мне было его жалко.
Два дня спустя по обе стороны реки стали подниматься отвесные скалы, густо поросшие лианами с широколиственными тонкими и длинными ветвями, отдаленно напоминающими виноградную лозу. Теперь нам приходилось идти по прибрежным камням, иногда и по колено в воде, так как берега как такового не стало. Река втягивалась в ущелье – сколь живописное, столь и мрачное, давящее своей величественностью на психику, и без того угнетенную мертвым лесом. Теперь, даже если сельва снова наполнится живностью, охоты не будет по той причине, что было невозможно взобраться по отвесной стене.
Мы, как могли, экономили продукты, но недоедание стало сказываться на выносливости. С каждым днем мы преодолевали все меньшее и меньшее расстояние и все чаще останавливались на привалы.
Ущелье становилось более узким, стены – все выше, и наступил такой момент, когда исчез последний солнечный луч. Это гигантское сумрачное ущелье с тяжелым сырым воздухом, в звенящей тишине которого гулко отзывались лишь наши шаги и цоканье камней, словно заманивало нас в свою утробу, где намеревалось предать всем мукам ада. Я уже не сомневался в том, что мы идем не к золотому каньону Августино, а совсем в другую сторону, что мы зашли в такие места, где вряд ли ступала нога человека, но почему-то не спешил остановить Хуана, повернуть назад, выйти из мертвой зоны и искать другой путь. И Хуан, несмотря на ужас, который уже давно сковал его волю, со странной настойчивостью продолжал подниматься вверх по реке. Мы оба словно вступили в единоборство с темными силами, заманивающими нас в ловушку, мы отдали все бразды правления Судьбе, и она вела нас вперед и навязывала свою волю.
Мы утратили ощущение времени. Ночь наступала внезапно, словно выключали рубильник и над нами гасли юпитеры с матовыми фильтрами, освещавшие дорогу. Случалось, что темнота заставала нас врасплох, и мы не успевали как следует поставить палатку и раздобыть сухого хвороста для костра, и тогда приходилось оборудовать нары в темноте, использовать палатку как подстилку и спать под открытым небом, если, конечно, нависающие над нами скалы можно было назвать небом.
Хуан просыпался хмурым и жаловался на непроходящую головную боль. Я не стал делиться с ним своей проблемой, чтобы не подливать масла в огонь его суеверия, но и у меня тоже почти все время болела голова. Сначала я думал, что причиной тому – недосыпание, но последние дни, экономя силы, мы по два-три часа спали днем, а боль все равно не отпускала.
Стены ущелья будто намеревались раздавить нас. Подняться по ним наверх, как я уже говорил, было совершенно невозможно, а идти по самой реке становилось с каждым днем все труднее – сильное течение и скрытые камни представляли серьезную опасность. В конце концов нам ничего более не осталось, как медленно продвигаться по каменной стене на высоте трех-четырех метров над водой, зависая порой над ревущими бурунами на одних пальцах.
Так мы шли, а точнее, ползли, пока не съели последний сухарь, размочив его в воде. Хуан совсем упал духом, стал что-то бормотать о божьем наказании и отпущении грехов. Я пытался приободрить его, говорил, что у всякой реки есть начало и скоро мы обязательно найдем ее источник и выберемся из ущелья. Видя, что эта перспектива кажется моему товарищу слишком маловероятной и непривлекательной, я стал фантазировать.
– Послушай, ведь ты говорил, что в сельве много золотоносных рек и каньонов. А чем эта река хуже? Может, попытаем счастья и вернемся в Ла-Пас миллионерами!
Упоминание о золоте несколько взбодрило Хуана. Он, правда, сначала пожал плечами, пробормотал, что золоту больше делать нечего, как лежать и дожидаться нас, но идти стал быстрее, часто смотрел себе под ноги, загребал вместе с водой горсть мокрого речного песка и рассматривал его, растирая по ладони.
Не помню, на какой день пути это было, но стены ущелья в конце концов сомкнулись перед нами, образуя гигантский каньон. На его торцевой стене чернел вход в огромную пещеру, напоминающую штольню или тоннель метро. Из пещеры, как из трубы, выливалась вода, падала с высоты нескольких десятков метров, разбивалась о дно каньона, поднималась в воздух облаками водяной пыли, пенилась, как кипяток, бурлила, кружилась в водоворотах и, постепенно успокаиваясь, приобретая в узком русле форму, становилась быстрой рекой, по которой мы так долго шли.
Зачарованные открывшимся зрелищем, мы несколько минут стояли как вкопанные, глядя на ревущий водопад. Хуан перекрестился и сказал:
– Это пасть дьявола.
Отдаю ему должное, он весьма точно назвал это творение природы. Пусть будет Пасть Дьявола, и если здесь еще не ступала нога исследователя, то право назвать пещеру в каньоне принадлежит нам.
Дальше идти было некуда. Насколько было возможно, мы поднялись по стене каньона, нашли «полочку», поросшую кустарником, и там разбили лагерь. В этом забытом богом месте, где не смолкал рев падающей воды, мы провели три дня и все три дня, как сумасшедшие, мыли песок в поисках золота.
Несколько раз я предпринимал попытку подняться по стене к Пасти Дьявола, но мощный поток воды срывал меня, и я летел вниз, падая в бурлящую пену. Эти полеты вскоре стали приносить мне удовольствие, но осторожный Хуан предупредил меня:
– Он терпит тебя, терпит, но до поры до времени. Лучше не зли его.
– Кого его, Хуан?
Индеец не ответил, а я послушал его совета и не стал больше испытывать судьбу.
С утра до вечера мы руками, лопаткой, палками перекапывали черный, как уголь, грунт, часами выстаивали по колено в воде до ломоты в суставах, работали, как каторжники, но за все эти дни не нашли даже золотой крупинки. Мы выполняли эту сизифову работу с удивительной настойчивостью и усердием, потому что только золото, даже ничтожное его количество, могло стать оправданием всему нашему бессмысленному и опасному путешествию. Но нам предстояло испить горькую чашу разочарования до дна.