Через три минуты на улицу выехал синий «гольф».
Когда до машины оставалось около десяти ярдов, я вышел на проезжую часть и поднял руку. «Фольксваген» остановился. Я быстро подошел к машине, открыл дверцу и сел на переднее сиденье. В динамиках звучала музыка «Coldplay».
— Спасибо. — Я устало улыбнулся и нагнулся, чтобы меня не было видно снаружи.
— Господи, — пробормотала Эмма, глядя на меня широко открытыми глазами. — Что я делаю? Даже не верится. Что вы натворили? Нет-нет, не говорите. Не хочу знать.
Даже после кровавой драмы с моим участием, разыгравшейся всего лишь два часа назад, я не мог не заметить, насколько она хороша. На ней была та же замшевая куртка, что и накануне, но под курткой виднелась то ли розовая, то ли лиловая кофточка, которая, будь она на пару дюймов короче, показалась бы безвкусной. С собранными в хвостик волосами Эмма казалась еще моложе, еще беззащитнее, а проступавшее в тонких чертах беспокойное, тревожное выражение вызывало желание положить руку ей на плечо, сказать что-нибудь ободряющее, успокоить. Впрочем, момент для таких жестов был определенно не самый подходящий.
— Я все объясню, когда мы приедем.
— Не уверена, что хочу слушать ваши объяснения. Думаю, мне лучше вообще ничего не знать.
— Все не так плохо, как может показаться, — добавил я, понимая, что произнес едва ли не самую большую ложь за всю свою взрослую жизнь.
Эмма недоверчиво посмотрела на меня, потом покачала головой и сосредоточилась на дороге. Я же вжался в сиденье и открыл счет секундам до прибытия.
Через пять минут Эмма свернула на парковочную площадку и заглушила двигатель.
— Отсюда уже недалеко, надо только завернуть за угол, — объяснила она. — Но боюсь, вам придется пройти пешком.
Я открыл дверцу и вышел из машины, надев очки. Без бейсболки, в очках меня не узнал бы даже Блондин. Удивительно, как меняет внешность всего лишь пара деталей.
Мы были на типичной для Кенсингтона улице — широкой, важной, хорошо освещенной и содержащейся в безупречной чистоте. По обе стороны ее возвышались исполненные достоинства пятиэтажные особняки в георгианском стиле. Лондон для миллионеров и туристов.
— Вы ведь не живете в одном из этих? — спросил я, следуя за ней под дождем.
— Не совсем, — бросила она через плечо.
Я достал из кармана визитные карточки, которые вытащил из бумажника убитого киллера, быстро просмотрел их под светом уличного фонаря и удивленно поднял брови. Интересно. Не слишком много, но все же кое-что. Может быть, получится зацепиться.
Я убрал их в карман.
Прогулка заняла не более минуты. Эмма свернула в узкую улочку, застроенную одинаковыми, но раскрашенными в разные цвета аккуратными домиками, подошла ко второму на левой стороне (он был темно-красный) и открыла дверь. Я робко последовал за ней, чувствуя себя незваным гостем.
Сразу за входной дверью находилась гостиная, словно перенесенная сюда из студии «МТВ». Стены здесь были спокойного бледно-оранжевого цвета; мебель (софа, два кресла и скамеечка для ног) тоже оранжевая, но более яркого тона; ковер, а также обеденный стол и стулья в другом конце комнаты — матово-черные. На первый взгляд вроде бы ужасно, особенно если добавить ко всему этому жуткий беспорядок (книги и компакт-диски на полу, две полные окурков пепельницы, которые не были ни черными, ни оранжевыми), но общий эффект получался противоположный. Сам не знаю почему, но мне понравилось. Может быть, именно необычностью, броскостью, отрицанием привычного. Полированные деревянные ступеньки у дальней стены вели на второй уровень.
— Милый домик, — прокомментировал я, на что Эмма никак не отреагировала. Сняв куртку, она взяла стоявший на полу возле одного из кресел бокал с красным вином.
— Выпьете чего-нибудь?
— Не откажусь. — Я вдруг понял, что действительно давно хочу пить и во рту пересохло.
— В холодильнике есть пиво. — Эмма кивнула в сторону открытой двери, за которой, должно быть, находилась кухня. — Или налейте вина. Бокалы в верхнем шкафчике. — Она шагнула к телефону, сняла трубку и начала набирать номер.
Я прошел в кухню, так и не сняв ни куртку, ни перчатки — мне почему-то показалось, что ей не понравится, если я расположусь у нее как дома.
Кухня оказалась маленькой, зато современной, причем все оборудование выглядело совсем новым, будто его установили на прошлой неделе. Очевидно, зарплаты репортеров за то время, что меня не было в стране, сильно поднялись. Я налил стакан воды, выпил, потом повторил и, лишь утолив жажду, плеснул красного вина из стоявшей на стойке бутылки. Вино было австралийское, «Шираз», из Баросс-Вэлли. Я попробовал, оценил вкус и, немного расслабившись, вернулся в гостиную.
Эмма все еще стояла у кресла. Только теперь в руке у нее был не бокал вина, а пистолет, черный глазок которого смотрел на меня. Второй раз за два часа мне угрожали оружием. Жизнь в Лондоне определенно становилась столь же опасной, как и в Маниле.
Пистолет был мелкокалиберный, но держала его Эмма уверенно, как человек, знающий, как обращаться с оружием и когда его применять. Конечно, в мире есть пушки и пострашнее, например, мой 45-й, но с близкого расстояния даже этот малыш способен запросто свалить взрослого мужчину, особенно такого, которому за последние пару дней досталось так, как мне.
— Кто вы такой, черт возьми?! — спросила Эмма тоном, совершенно не вязавшимся со сложившимся у меня представлением о ней как о девушке хрупкой, ранимой и даже беззащитной. Тонкие черты напряглись и обострились; большие круглые глаза превратились в узкие щелочки.
Я ответил, что она уже знает, кто я такой. Мик Кейн. Частный детектив. Я даже попытался придать лицу выражение справедливого возмущения, но мои старания, похоже, не очень-то ее убедили.
— Как зовут дядю Азифа Малика? — Эмма смотрела на меня в упор и не позволяла себе даже секундного расслабления. — Того, который, как вы утверждаете, нанял вас для расследования его убийства?
— Его зовут Мохаммед, — спокойно ответил я. — И вообще-то он приходится Малику не дядей, а двоюродным братом или кем-то в этом роде.
Эмма покачала головой.
— Вы лжете. Я только что разговаривала с одним моим источником. В Юго-Восточной Англии нет частного детектива по имени Мик Кейн. Ну, придумаете что-нибудь получше?
Мне вдруг ужасно захотелось признаться, облегчить душу, рассказать ей все — кто я такой на самом деле и зачем вернулся в Лондон. И я почти сделал это. Почти.
В последний момент меня что-то удержало.
— Мое имя Мик Кейн, а ваш источник ошибается. — Я кивком указал на пистолет. — И разве оружие у нас не под запретом?
— Вы правы. У нас и в людей стрелять запрещено, но если вы попытаетесь провернуть какой-то фокус, выстрелю без колебаний. Уж лучше нарушить два запрета, чем один. И имейте в виду, я не блефую.