– Без малого десять лет, – ответил Родион.
Меня удивила не столько эта новость, сколько реакция на нее Татьяны. Не надо было напрягать зрение, чтобы увидеть – ее покоробило известие о существовании женщины, которой принадлежало и сердце, и личная жизнь Родиона. Какая, казалось бы, разница ей, признавшейся мне в любви девушке, женат этот человек или холост? Ан нет! Значит, что-то потеряла, значит, где-то очень глубоко в ее душе теплилась почти абстрактная, ничтожная, но все же надежда на то, что она когда-нибудь составит пару этому молодому и обаятельному миллионеру.
У меня сразу упало настроение, просветлевшее небо моей души заволокли темные низкие тучи. Дальнейшее мое участие в разговоре было весьма условным. Я вроде бы все слышал, все понимал, к месту кивал или отрицал, но в мыслях вихрем носилась эта маленькая, нечаянная измена Татьяны, и я смотрел на ее профиль, на ее глаза, обращенные на Родиона, и испытывал малознакомую нарастающую боль, какая терзает только при утрате чего-то очень близкого и родного.
– Да, – охотно рассказывал Родион. – Это она, «садовница», Леда Клейборн. Этот образ глухонемой женщины я придумал для нее не только из-за языкового барьера – она почти не понимает по-русски. Когда мы ввязались в Игру, я понял, что Леда, как моя жена и наследница, здорово рискует жизнью. Потому решил, что ей опасно раскрываться.
Как раз в этот момент в комнату зашла садовница, то есть жена Родиона Леда Клейборн с миниатюрным сервировочным столиком, накрытым салфеткой. Она не могла не почувствовать на себе скрытые любопытные взгляды и, конечно, догадывалась, что речь шла о ней. Но женщину это не смутило. Напротив, как бы желая дополнить о себе впечатление, она очень мило улыбнулась мне и Татьяне, убрала салфетку и, расставляя по краям столика маленькие фуршетные тарелки, певучим голосом говорила:
– What do you prefer meat or poultry? Gin? Orange juice? Vodka? [16]
– Короче, ешьте и пейте все, что нравится! – перевел Родион.
Я вспомнил фразу, которую написала мне Леда на банкете: «Будет партия с танцем?» Оказывается, она дословно перевела на русский «Dancing party», что по-английски означает «танцевальный вечер», вот и получилась фраза, которую я не понял.
Татьяна сидела перед столиком с каменным лицом, не проявляя никакого интереса к Леде.
– Я есть не хочу, – ответила она, искоса глядя на то, как Леда кладет на ее тарелку ломтик холодной телятины в желе.
«Бесишься? – подумал я. – А положил бы этот кусок Родион – съела бы и тарелку вылизала».
– Никто, кроме вас и, естественно, отца, про Леду не знает, – сказал Родион. Тон этой фразы был не к месту двусмысленным и назидательным. Подняв бокал, он пригласил меня выпить джина. Я налил себе водки.
– В таком случае, – сказал я вместо тоста, – проблема исчерпана. К Панину надо ехать немедленно.
– Проблема не исчерпана, – возразил Родион и выпил. – Дело в том, – продолжил он, закусив усатой красной креветкой, – что сначала следует доказать, что эта женщина – Леда Клейборн, а не Маша Степанова, и что она – моя жена. Значит, снова все упирается в документы, в паспорта и свидетельство о браке, которые находятся у Столешко.
– И как ты думаешь вытрясти эти документы из него? – спросила Татьяна.
– Леда – человек малозаметный. Она может свободно перемещаться по усадьбе. Столешко и Филя не обращают на нее внимания.
– Не справится, – коротко произнесла Татьяна. – Лучше доверьте это дело мне. Я все-таки профессионал.
– Нет, Танюха, у тебя уже закончился договор, – мягко возразил Родион. – Охранники шагу тебе не дадут ступить по территории.
– У меня есть кое-какие навыки, – не сдавалась Татьяна. – И оружие, между прочим.
– У Леды тоже есть оружие.
– Но у меня, в отличие от иностранки, есть право им пользоваться!
Кажется, Татьяна уже не могла скрыть свою неприязнь к Леде. Родион тактично промолчал и повернулся к жене.
– Делайте что хотите, – проворчала Татьяна и уставилась в окно.
Родион и Леда стали вполголоса переговариваться. Суть их разговора сводилась к следующему: завтра утром я отвезу Леду к усадьбе и, не выходя из машины, буду ждать ее возвращения. Она тем временем попытается незаметно проникнуть в особняк и найти документы. Если Леда не выйдет из усадьбы по прошествии часа, я с проходной позвоню Панину. Я для него – сверхсильный раздражитель, и можно не сомневаться, что через несколько минут в усадьбу нагрянет усиленный наряд. Шума и суеты будет много. В этой мутной воде я начну действовать по обстановке.
Ужин закончился далеко за полночь. Когда я рассматривал и обнюхивал парфюмерные пузырьки, стоящие под зеркалом в огромной ванной комнате, постучавшись, зашла Леда, протянула мне большое махровое полотенце и тактично поинтересовалась на полурусском-полуанглийском, стелить нам с Татьяной вместе или порознь.
Я изобразил такое пуританское возмущение, так убедительно объяснил, что безусловно, естественно, однозначно, бесспорно, непреложно стелить надо порознь, причем в разных комнатах, находящихся как можно дальше друг от друга, что Леда густо покраснела, шепнула «Sorry» и удалилась.
Под мансардным окном, через которое на мою постель падал холодный лунный свет, я долго не мог уснуть.
Я был уверен, что когда-нибудь пожалею об этом, но с упрямством уподоблялся коту, пожирающему сосиску из тарелки хозяина: знал, что буду бит, и все же остановиться не мог.
Татьяна испепеляла меня взглядами. Я любезничал с Ледой настолько демонстративно, настолько явно мстил Татьяне, что не увидеть этого было невозможно, и все-таки Танюха принимала все мои комплименты в адрес Леды за чистую монету.
Я нарочно ехал очень медленно, позволяя «Запорожцам» лихо обгонять «мерс», и на замусоренном английском рассказывал женщине, как был очарован ее глазами, увидев ее в первый раз, как сразу обратил внимание на несоответствие между деревенской одеждой и утонченными манерами светской дамы (от слов «светская дама» Танюха даже подскочила на заднем сиденье, затем сделала какое-то движение, отчего я почувствовал удар по затылку). Леде было приятно, она все понимала, что я хотел ей сказать, и, может быть, даже больше. И когда меня уж слишком понесло по колдобинам фантазии и я признался Леде, что если бы вчера не узнал о ее семейном положении, то непременно влюбился бы в нее по уши, женщина неподдельно удивилась и с грустью сказала:
– I regret it very deeply. Rodion spoke, that you love the girl and want to marry vor love. [17]
После этого я получил второй удар по затылку, еще более чувствительный, чем первый, и до усадьбы ехал молча.