– Вы много преступлений раскрыли? – спросила его Татьяна.
– А что? – тотчас воскликнул следователь, почувствовав, что девушка пытается поставить под сомнение его профессионализм.
– Вы верите в то, что Ворохтин выстрелил в человека, который называет себя сыном Орлова, из окна своей комнаты, дважды промахнулся с десяти метров, затем спрятал пистолет в очень надежном месте – под подушкой, выскочил из дома, прихватив с собой лопату и банку с серной кислотой, выкопал в овраге яму, похоронил в ней бревно, одетое в пиджак Родиона, предварительно выпачкав его в крови…
Милая моя! Она пустила в ход свой последний аргумент – логику.
– Разберемся! – уклончиво ответил Панин. – На то есть психиатрическая экспертиза. Иногда мотивы поступков вообще не поддаются какому-либо объяснению. Задаешь преступнику вопрос: «Зачем ты это сделал?» А он: «Да хрен его знает. Сделал – и все! Бес попутал!»
И Панин перевел взгляд на меня. Он словно хотел сказать: мне очень жаль, но вы все-таки будете сидеть в следственном изоляторе.
Танюша исчерпала себя. Женское отчаяние брало верх над способностью спокойно давить доводами.
– Да вы посмотрите на его руку! – крикнула она. – У настоящего Родиона не хватало фаланги на мизинце! Значит, вырос палец?
– Должен заметить, что про отсутствующую фалангу я слышал только от вас, – ответил Панин. – Никто из работников усадьбы это не подтверждает.
– И Святослав Орлов?
– Святослав Орлов пока не может давать показания, потому что серьезно болен… Я вас, гражданка, очень хорошо понимаю, но ничем помочь не могу.
Он расстегнул свой двубортный пиджак и извлек из кармана никелированные, красивые, как игрушка, наручники.
– Послушайте, Прокина! – срывающимся голосом произнес Столешко, кутаясь в пальто, словно ему было зябко. – У вас до которого числа подписан договор со мной?
– Не с тобой, – сквозь зубы ответила Татьяна.
– Как бы то ни было, я прошу вас покинуть усадьбу и вернуться в свою контору. В ваших услугах здесь больше никто не нуждается. Будете упрямиться – позвоню вашему начальству и потребую компенсацию за моральные издержки.
– Я приношу вам свои извинения, – сказал Панин Столешко, полагая, что извинения стоят дешевле компенсации. – Мы больше не потревожим ни вас, ни вашего отца.
– Было бы хорошо, если бы вы помогли мне избавиться от этой… этой телохранительницы, – пробубнил Столешко, произнеся последнее слово с демонстративной неприязнью. Он стал рассматривать пиджак и при этом качал головой: – Испортила хорошую вещь…
– Хорошо, – пообещал Панин. – Я позвоню в «Эскорт».
Я искал глазами свою последнюю надежду, следователя Мухина, но его нигде не было видно, наверное, он сошел с орбиты и поехал на вокзал.
– Гражданин Ворохтин, – очень официально произнес Панин, отчего я как наяву почувствовал на своих запястьях холод никелированных браслетов. – Надеюсь, что вы больше не будете допускать необдуманных поступков…
– Не переживай, – шепнула Татьяна, глядя себе под ноги. – Я все сделаю. Два-три дня…
– Ты меня больше не увидишь, – хрипло ответил я. В горле пересохло. – Если сможешь, помоги князю…
Что это? Откуда? По дну оврага, из-за деревьев, гулко стуча копытами по сырой земле, изящно поднимая коричневые коленки, выбежал конь – при всей сбруе, с седлом и уздечкой, остановился, увидев скопление людей, повел ноздрями, изогнул шею, намереваясь взмыть по склону при малейшей опасности, но милиционеры, осадившие склон, следователь, Филя, Столешко – поголовно все оцепенели, застыли, пялясь на удивительно красивое и грациозное животное, невесть откуда здесь взявшееся. Казалось, конь потерял и пытался отыскать своего ездока – князя Орлова; я узнал этого породистого рысистого коня по белым «носочкам» и коротко подстриженной гриве.
– Вот так чудо, – произнес кто-то за моей спиной.
Панин нахмурился и взмахнул рукой.
– Чфу! – издал он какой-то странный звук. – Пшел отсюда! Ну! Брысь!
Кто-то свистнул. Рысак шевельнул ушами, посмотрел умными глазами на людей и, склонив голову к земле, понюхал листву, коснулся ее черными замшевыми губами.
– Чья лошадь? – спросил Панин у Столешко.
– Наша, чья же еще! – признал очевидное Столешко.
– Я понимаю, что это не Пегас и через ограду она не перелетела. Я спрашиваю, кто наездник? Как лошадь смогла сама забрести в овраг?
– Это рысак Святослава Николаевича, – сказал я. – Кличка Буран.
– Нет, – покрутил головой Столешко. – Отец не мог ехать верхом. Он болеет…
Следователю что-то не нравилось. Он еще не понимал, что именно, но уже чувствовал в душе тревогу. Татьяна сжимала и царапала мне руку. Я читал ее чувства – если на свете есть бог, то это он прислал сюда коня.
– Найдите хозяина! – приказал Панин сержанту. – Посмотрим, кто это следит за нами.
– А ну, иди домой! – дурным голосом закричал сержант и замахнулся на коня. Тот вскинул голову, моргнул темным глазом и показал зубы.
– Сейчас или никогда, – шепнул я Татьяне. Она снова сжала мне руку.
– Да что ты машешь на нее! – со вздохом произнес Панин и сплюнул. Милиционеры на склоне смеялись. – Шлепни ее по крупу, и она сама приведет тебя к хозяину.
– Она его сейчас убьет, – заверил я Панина. – Лягнет разок – и летальный исход. Кто ж так с лошадьми обращается? Сначала надо взять за поводья…
С этими словами я перешагнул через яму и направился к коню. Панин кашлянул, но не остановил меня. Осмеянный сержант поспешил отойти от животного на безопасное расстояние. «Идиоты! – подумал я. – Они же дали мне ключи от автомобиля и позволили в него сесть».
– Буран! – ласково произнес я, похлопал коня по шее, поймал поводья и притянул холеную голову к себе. – Не бойся, Буран, дорогой мой! Как же ты, братец, вовремя прискакал…
Я вскочил в седло, приструнил коня, шлепнув его ногами по бокам.
– Эй! – крикнул Панин. – Не балуй!
– А теперь он сам выведет на хозяина! – объявил я сверху и, потянув поводья на себя, заставил коня встать на дыбы. Буран заржал, лягнул передними копытами по воздуху, заставив сержанта и Панина отскочить. Татьяна с самоубийственной отвагой кинулась к коню. Я склонился и поймал ее руку. Буран словно только этого и ждал и, как только Татьяна обхватила его за шею, пустился вскачь по дну оврага – туда, откуда прискакал.
– Стоять!! – услышал я за спиной вопль Панина.
Татьяна не могла сесть верхом, а я не мог отпустить поводья и помочь ей, и она лежала животом на мощной спине коня, ухватившись руками за гриву. Наверное, мы были похожи на Казбича и Бэллу. Буран, не чувствуя нашей тяжести, легко и быстро летел по оврагу. Ветер свистел у меня в ушах. Я тяжело, с хрипом дышал, уподобляясь коню, и не представлял, как и куда надо «рулить».