– Ты со мной? – поинтересовался я, останавливаясь у входа в мужскую раздевалку.
– Что ты задумал? – требовательно спросила Татьяна, пряча глаза.
– Помыться хочу.
– Не смей звонить Столешко!
– Ты мне приказываешь?
– Я тебе не доверяю.
– Я тебе тоже.
Завершив наш непродолжительный разговор вотумом недоверия, я раскрыл дверь и вошел в душную раздевалку, полную влажного тепла и противоречивых запахов. Татьяна не позволила двери захлопнуться перед ее носом, подставила ногу, оперлась плечом о косяк и уставилась на меня. Я протянул жетон банщику, взял ключ от шкафчика, веник, простыню и стал на ходу расстегивать куртку.
– Добрый день, девушка! – поздоровался банщик, налегая тугим животом на стойку и приглаживая черные усы. – Какие проблемы? Вы ничего не перепутали?
Я подошел к своему шкафчику, повернулся к Татьяне лицом, подмигнул и стал стягивать с себя джинсы. Какое-то тощее существо с прилепившимся к малиновой заднице березовым листом прошлепало к стойке. Татьяна не знала, куда девать глаза.
– Я прошу тебя… – произнесла она тихо, но тон был по-прежнему требовательным. Налобная шерстяная повязка немного съехала вниз, закрыла брови, и оттого лицо девушки казалось особенно мрачным и сердитым.
– Сквозняк делаете, – заметил банщик. – Вы или заходите, или отпустите дверь.
– Спрячься в женском отделении, – посоветовал я. – Там тебя Панин не достанет.
Татьяна не смогла больше торчать на пороге и с силой хлопнула дверью. Я разделся, завернулся в простыню, незаметно сунул под мышку коробку и подошел к банщику.
– Позвонить можно?
Я знал, какие условия поставлю Столешко, но еще не позаботился о собственной безопасности. Судя по тому, как быстро милиция отреагировала на появление Татьяны у проходной усадьбы, можно было не сомневаться, что я еще не закончу разговаривать со Столешко, а колонна «шестерок» во главе с Паниным уже будет приближаться к банно-прачечному комбинату. Когда следователь, шурша плащом, ворвется сюда и предъявит удостоверение, банщик охотно расскажет, как только что звонил молодой высокорослый тип худощавого телосложения, стриженный почти «под нуль», с темным от загара лицом и выгоревшими до пивной желтизны бровями и ресницами. Панин всех голых особей мужского пола поставит в строй. Он достанет меня и в парной, и в моечном отделении, и даже со дна бассейна вытащит.
Банщик уже поставил на стойку телефон, буркнул: «Минута – три рубля», а я еще не знал, как спасти себя. Конечно, можно было сказать Столешко всего несколько слов: «Перезвоню через несколько минут, стой у телефона», быстро одеться и побежать на почту. Но милиция столь же легко высчитает меня, когда я буду звонить с почты, и успешно накроет меня там. Жалкая провинция! Во всем городе было всего три-четыре телефона-автомата, расстояние между которыми самый разбитый автомобиль мог покрыть в считанные минуты.
Я поднял трубку и замер, словно не мог вспомнить номер телефона. Взялся за гуж, а коня-то нет! «Убежать через окно моечного отделения? – думал я. – Но куда я побегу голым, завернутым в простыню? А если сначала одеться, потом позвонить и выйти через дверь? Но где гарантия, что на улице я нос к носу не столкнусь с Паниным?»
Я опустил трубку на рычаги, пробормотал, что забыл номер, вернулся к своему шкафчику и увидел свое отражение в зеркале. Римский сенатор, ссутулившийся под гнетом проблем! И тут меня осенило. В раздевалке никого не было, и я быстро натянул на себя джинсы, подвернул их до колен, затем, словно кушак, обмотал вокруг пояса майку, затем куртку, связав узлом ее рукава, перекинул связанные шнурками кроссовки через плечо и снова накрылся простыней. Римский сенатор несколько поправился в талии, но из-под туники по-прежнему торчали голые ноги.
Коробку с ампулами я сунул за батарею парового отопления и запер дверку опустевшего шкафа на ключ.
Банщик ничего не заметил, молча принял от меня ключ, поинтересовался, вспомнил ли я телефон, и принялся заставлять холодильник бутылками с пивом.
Я набрал номер дежурки, повернулся спиной к банщику и отошел в сторону, насколько позволял провод. Напротив меня находилось закрашенное известкой окно, фрамуга была приоткрыта, с улицы доносилось чириканье воробьев.
Трубку сразу взял Столешко. Я узнал его по хриплому голосу. Дыхание его было частым и шумным.
– Я слушаю! – почти крикнул Столешко.
– Как здоровье? – поинтересовался я, поправляя нижний край простыни, из-за которого выглянули джинсы.
– Нормально, – отрывисто ответил Столешко и задышал еще чаще. – Что ты хочешь?
Он сразу перешел к торгу. Значит, положение его было серьезным.
– Встретимся? – спросил я.
– Да, – немедленно ответил Столешко. – Где и когда?
– Вспомни сумму, которую тебе заплатил Родион в Катманду. От этого числа убери три нуля и отними два. Это будет время нашей встречи… Ты считаешь?
– Да, – ответил Столешко. Трубка в его руке скрипела. Я слышал даже, как он причмокивает губами, облизывая их языком.
– А место встречи покажет выпущенная тобой пуля, которая, к счастью, не попала в Родиона… Представляешь?
– Да, – тем же тоном ответил Столешко. – Что я должен сделать?
– Принести с собой паспорт и свидетельство о браке Родиона. Это первое условие.
– А второе?
– Второе узнаешь при встрече.
– Но ты… – Он предполагал, что разговор может прослушиваться, и не решался сказать про лекарство.
– Я дам тебе то, в чем ты очень нуждаешься.
– А чем ты докажешь, что это у тебя?
– Спроси что-нибудь.
– Сколько в коробке штук?
– Двенадцать… Было двенадцать, – поправил себя я. – Одну она разбила.
– Что написано на коробке?
Я назвал фармацевтическую фабрику, наименование иммунодепрессанта, цифровой код, условия хранения. Столешко меня прервал:
– Достаточно. Я все сделаю.
Я уже с тревогой поглядывал на окно. Банщик похлопал меня по спине:
– На десятку наговорил!
– Учти, – предупредил я Столешко, – я приду пустой. Сначала ты выполнишь мои условия, а только потом я скажу тебе, где это спрятано. Так что побеспокойся о моей безопасности. И не вздумай тянуть время – твои ампулы лежат в тепле и могут протухнуть.
– Хорошо, хорошо!
– И последнее! – торопливо сказал я, услышав, как за окном скрипнули тормоза автомобиля. – Тебе может позвонить кто-нибудь еще, с теми же условиями. Не соглашайся – это будет блеф. То, что тебе надо, – только у меня…
Я опустил трубку, сказал банщику, что рассчитаюсь при выходе, и, придерживая на себе сваливающуюся «тунику», поспешил в моечный зал. Рискуя поскользнуться на обмылках, раскиданных по теплому мокрому кафелю, я приблизился к окну, прихватив по пути шайку, кинул ее на пол, встал на нее и дотянулся до шпингалета. Я скинул с себя простыню, словно открывал себя как памятник. Распахнув створку окна, я встал на подоконник и прыгнул на скобу трубы. С десяток голых людей, покрытых пеной, молча и бесстрастно смотрели на меня.