И он пулей вылетел из кабинета, с треском распахнув перед собой дверь.
«А в общем-то неглупый парень», – подумал я, невольно сравнивая следователя и себя с бешеным зайцем и престарелой черепахой. Мне надо было, чтобы он всего-то пару раз появился в усадьбе и огромной лупой навел бы там шороху. Фактов, конечно, не было и быть не могло. Но не заполнять же пять листов чистой бумаги подробным изложением того, что случилось на охоте!
Собственно, охоты, как таковой, не было. Орлов, единственный из всех, кто разбирался в тактике травли лесного зверя, вольно ругался и пытался навести одному ему известный порядок. Мне вместе с Филей Гонзой выпало счастье сидеть в засаде на склоне оврага, по дну которого борзые должны были гнать не то кабана, не то зайцев, не то ежиков. Выжлятником, то есть напускающим собак, князь определил Палыча, а ему в помощники назначил местного лесничего. Сам князь вместе с Татьяной, оба верхом, заняли позицию у опушки, где овраг сходил на нет, чтобы преследовать дичь на тот случай, если мы с Филей либо промахнемся, либо подраним зверя. Садовница подвизалась помощницей кухарки и вместе с ней на живописной полянке сервировала охотничий стол.
Как и следовало ожидать, началась неразбериха. Мы с Гонзой, вымазавшись в перегное и едва не угодив в болото, вышли совсем не на тот овраг, какой был нужен, и, добросовестно просидев в засаде не меньше часа, от скуки открыли беспорядочную пальбу по воронам, недвусмысленно кружившим над нами. На эту стрельбу вскоре явился злой лесничий, который сначала принял нас за чужих и начал требовать лицензии, а потом присоединился к нашему занятию.
Князь, уже изрядно принявший из серебряной фляжки, разнес нас в пух и прах и велел начать травлю сначала. Мы с Филей еще час валялись в прелых листьях другого оврага, пока наконец не услышали отдаленный лай своры. По мере ее приближения мы все более добросовестно определялись в секторах стрельбы и целились, отчего у нас в глазах вскоре стало двоиться. Головастый, оголодавший за зиму, закамуфлированный в черные пятна кабан резво проскакал по дну оврага. Только когда нашим глазам представились его щетинистые окорока с крученым хвостиком посредине, мы пальнули одновременно из двух стволов.
Секач, вместо того чтобы рухнуть замертво или с визгом помчаться на заслон князя, вдруг круто развернулся на сто восемьдесят и, водя дурными глазами, стремглав кинулся на нас. Мы с кассиром издали единый вопль и ломанулись в густые заросли. Я пытался на ходу перезарядить помповую гладкостволку, но, как это часто бывает, в нужный момент ружье отказалось работать. Потеряв из виду своего напарника, я комбайном разреживал лес, оставляя за собой дрова и хворост, пока моя нога не угодила в воронку и я не рухнул на ее дно, устланное заледеневшим старым снегом.
Некоторое время я неподвижно лежал в своем убежище, прислушиваясь к лаю собак, топоту конских копыт и беспорядочной стрельбе. Когда все стихло, я позволил себе высунуть голову и оглядеться.
Ничего подвижного вокруг себя, кроме пара из собственного рта, я не увидел. Лес казался безжизненным. Ни один звук не блуждал среди гладких, как трубы, стволов. Я выпрямился во весь рост, но Филю не увидел. Это показалось мне странным, и я даже взглянул вверх, не исключая того, что кассир мог ретироваться от секача на ветку какого-нибудь дерева. Держа ружье на изготовку, я медленно побрел по лесу вдоль оврага, отыскивая следы своего напарника.
Дойдя до гнутой полосы обмелевших старых окопов, оставшихся, должно быть, с времен войны, я увидел Филю лежащим ничком на куче прелых листьев. Подбородок его упирался в мшаный бруствер, правая рука крепко сжимала цевье оружия, словно кассир выслеживал зверя и зверь этот был настолько опасен, что кассир при моем появлении молча взглянул на меня дикими глазами да повалил рядом, цепко схватив меня за руку.
Я уже был готов увидеть лешего, оборотня или йети и, не выпуская из рук ружья, медленно приподнял голову, заглядывая за бруствер на дно оврага. Зрелище оказалось столь обычным, что я еще не меньше минуты полоскал его взглядом, стараясь понять, что же так потрясло Филю.
На дне оврага, по-прежнему верхом, поставив лошадей боками друг к другу, стояли князь и Татьяна. Орлов, держа ружье на изломе, вытаскивал из стволов пустые, обуглившиеся гильзы, кидал их под ноги коню и короткими ударами ладони забивал новые. Татьяна, уверенно сидящая в мужском седле, поправляла на голове хулиганский берет, под которым прятала свои роскошные волосы, и оглядывала поверх головы князя склоны оврага.
Я уже был готов подняться на ноги и приветствовать неудачников, которые, по всей видимости, тоже проворонили секача, как Филя вдруг скомкал куртку на моем плече и поднес палец к губам. Я не мог понять, зачем он следит за хозяином и Татьяной, мне ни к чему и стыдно было заниматься столь неблаговидным делом, но время, когда еще можно было раскрыться и остаться вне подозрения, уже ушло, и теперь приходилось таиться до конца.
– К чему мне ваша похвала, Святослав Николаевич? – со вздохом произнесла Татьяна. – Кому это надо? Только мне одной?
– Каждый человек, камочка, должен уметь и знать многое, – ответил князь. – Что-то не видать наших рохледей…
– А смысл этого? – сказала Татьяна, прижимаясь к гриве коня и поглаживая его шею рукой в кожаной перчатке. – Мне самой разве это надо? Вы же сами говорили – дарить людям радость общения с собой.
– Правильно, – ответил князь, с щелчком замыкая ствол. – С чего, ты думаешь, я тебя до сих пор терплю?
– Вы терпите меня как секретаршу. А ведь я еще молода, я могу быть верной женой, но чувствую себя старой вдовой. Это ужасно, Святослав Николаевич! Это пытка!
– Счастье пытать – лишь деньги терять. Смотри наверх, золотце, как туман небо шлифует – так денечки наводят блеск на твоей молодости.
– Вы все шутите, а мне не до шуток… – глухим голосом произнесла Татьяна и вдруг порывисто взяла белую, в набухших венах руку князя и стала ее целовать. – Ах, Святослав Николаевич, родненький! Если бы я стала вашей женой! Я об вас беспокоилась и заботилась бы, как о собственном ребенке!
– Срамословишь, камочка! – без гнева ответил князь, убрав ладонь от губ девушки, и несильно толкнул ее в лоб. – Стыдом умываешься! Я тебе в дедушки гожусь.
– Ну и что! Ну и что! – торопливо заговорила Татьяна. – Сколько богом отпущено, столько любить вас буду…
– Я подумаю! – перебил ее князь, натягивая поводья, чтобы удержать коня на месте. – Обгодим, посмотрим, что ты за птица.
Он пришпорил коня. Гнедой с места пошел галопом, шурша листьями. Некоторое время Татьяна неподвижно смотрела Орлову вслед, затем подняла над головой длинный арапник с шелковым навоем и жестоко стегнула коня по бокам. Конь, встав на дыбы, неистово заржал и понесся по дну оврага, гулко стуча копытами.
Некоторое время мы с Филей продолжали пялиться на скомканное одеяло из прелых листьев, словно ожидали развития действа. Кассир первый поднялся с земли и стал отряхиваться. Я увидел его глаза. Они смотрели внутрь черепа.