– Стас, сделай доброе дело, отнеси эту мазню хозяину, он тебя не тронет. А вот если из нас кто сунется – убьет на месте!
Я подошел и не сразу понял, что изображено на полотнах. Потом дошло: знакомые мне пейзажи и портрет, написанные отцом князя, были испорчены пятнами и полосами аэрозольной краски. Названия картин на медных пластинках были выправлены черным маркером. Охранников развеселил тупой юмор вандала. Вместо «Вечер на берегу Двины» значилось «Вечер на мусорной свалке», а подпись «Портрет молодой крестьянки» в редактуре негодяя выглядела как «Портрет молодой проститутки».
– Из картинной галереи привезли, – объяснил охранник. – Смотрительница там пожилая, почти слепая. Говорит, зашли подростки, с виду культурные, тихие, через пять минут вышли. А она только к закрытию пошла по залам порядок проверять.
– И что хозяин должен теперь делать? – спросил я, отчетливо представляя реакцию князя. То, что он будет взбешен, я не сомневался и не испытывал ни малейшего желания попасть ему под горячую руку.
– Может, отмоет каким-нибудь растворителем, – предположил охранник, опускаясь перед картинами на корточки. – Или подрисует… Не знаю.
– Другими заменит, – зевнув, сказал второй. – У хозяина этого добра навалом.
По пути в редакцию я сделал круг и проехал мимо того самого тупикового переулка с особняком, где вчера вечером накоротке пообщался с охранником садовницы. Притормозив на пересечении дорог, я опустил стекло и спросил первую попавшуюся старушку, не в этом ли красивом кирпичном особняке находится райсобес?
Бабушка посмотрела на меня как на полоумного, сплюнула и зло ответила:
– Гнездо тут бесовское, а не райсобес!
Получить более конкретный ответ мне не удалось ни у нее, ни у второго прохожего, ни у третьего.
«Ладно, – подумал я, разворачивая машину в сторону редакции. – С садовницей еще успею разобраться. Займемся главным виновником противостояния в Араповом Поле».
Редакция газеты «Двинская заря» находилась в одноэтажном доме с облупившейся штукатуркой, покосившимся крыльцом, отполированным штанами подростков и покрытым рельефными автографами. Кто-то мне рассказывал, что дом этот редакция делила с почтовым отделением, с которым уже несколько лет вела вялую судебную тяжбу, добиваясь, чтобы почта за свой счет отремонтировала крыльцо. Почта суда не боялась и крыльцо не ремонтировала. Редакция тоже проявляла принципиальность. В результате навес над крыльцом настолько прогнил, что оставалось лишь удивляться, на каком честном слове он еще держится. Обе стороны, похоже, ждали несчастного случая, который смог бы расшевелить суд.
Зайти в редакцию, не рискуя головой, мне помогла сердобольная старушка. Она подняла клюку, уперлась ею в прогнивший навес и поторопила меня:
– Иди, милый, не бойся, я держу!
Кабинет редактора был заперт. В соседней комнате, заваленной пыльными газетными подшивками, книгами, папками с рукописями, за канцелярским столом, отсутствующую ножку которого заменял допотопный магнитофон, сидела курящая рыжая корреспондентка и тыкала одним пальцем по клавишам пишущей машинки. У нее было универсально-возрастное лицо. Если по-старушечьи повязать ей на голову платочек и одеть в черное пальтишко, то можно будет смело приобщить к пенсионному возрасту. Но достаточно легкомысленных бантиков, цветастого сарафана и подколенников, чтобы уже усомниться в ее совершеннолетии.
– Редактора нет и не будет, – безапелляционно ответила она мне, продолжая печатать. Эту тему она как бы закрыла, закопала в землю и привалила бетонной плитой. Потом с треском выдернула из каретки лист, скомкала его и швырнула в угол комнаты, где из кучки таких же скомканных листков выглядывал край корзины.
– А вы по какому вопросу? – спросила она, заправляя чистый лист. – Если по родственным связям, то прием претензий мы уже закончили.
– Нет, я не по родственным связям, – поспешил я откреститься от «генеалогического дерева». – Ваш редактор собирался взять у меня интервью.
Приоткрыв рот, девушка смотрела на меня через сигаретный дым и копалась в памяти, как в дамской сумочке.
– Об убийстве Родиона Орлова, – подсказал я. – О трагедии в Гималаях…
– Ах, да! – вспомнила девушка и кивнула на табурет. – Ваша фамилия Ворохтин?.. Садитесь же!
На табурете спал такой же пыльный, как и подшивки, кот. Ни просыпаться, ни делиться местом он не собирался. Я продолжал разговор стоя.
– Редактор на даче, – полушепотом поделилась секретом корреспондентка. – Его уже замучили! Вы не видели, что здесь творилось?
Я отрицательно покачал головой.
– Да вы что! – многообещающе произнесла девушка, и ее глаза заблестели от профессионального удовольствия рассказывать сенсационную новость. – С утра до вечера – звонки, угрозы, у кабинета какие-то ненормальные бабки толкаются. Все с желтыми фотографиями, какими-то архивными бумажками, дерутся, кричат, в обморок падают, доказывают, что они настоящие родственники, а вовсе не те, которых мы в газете упомянули. А те, которых мы признали родственниками, у этого окна свой альтернативный митинг организовали. И вот они между собой два дня подряд здесь и разбирались. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы милиция нас не надоумила. Редактору посоветовали на недельку исчезнуть, как бы по болезни, а мне начать сбор заявлений и жалоб… Вот, полюбуйтесь – четырнадцать полных скоросшивателей!
Корреспондентка уже успела рассмотреть меня как следует. Кажется, я ей понравился, и она начала кокетничать.
– Может, кофейку?.. Я здесь такую оборону держала – мама родная! – продолжала она рассказ, отодвигаясь вместе со стулом от стола, чтобы я мог видеть ее ноги. – То у них ручка не пишет, то бумага порвалась, то подоконник кривой. Половина пенсионеров двух слов связать на бумаге не может. «Дочка, – говорят, – не знаем, как правильно, напиши своей рукой!» И я, как дура, весь день напролет писала за них заявления, потом вслух зачитывала, а по ходу шли поправки: «Ой, дочка, я забыла еще про Ивана, который в империалистическую погиб. Он был сыном той Лены, которая второй раз за Сергея замуж вышла. А Сергей – он двоюродный племянник мужа сестры жены брата…» Я чуть с ума не сошла. Никогда не думала, что наши люди так любят заявления писать… А вы, значит, альпинист? Не здешний?.. Ах, из самой Москвы? И не боитесь, что вас после этого интервью бабушки на части разорвут? Знаете, какие у нас отчаянные бабушки!
– Об этом можно судить по тому, какие энергичные и красивые в вашем городе девушки, – послал я прозрачный комплимент, но корреспондентка его почувствовала и принялась развивать эту тему:
– Правда? Вы это заметили? И какие же девушки вам нравятся?
– Я всего лишь обобщил, – начал я бить прямо в цель. – Посмотрел на вас и сделал вывод, что в Араповом Поле все девушки просто красавицы.
– Я тронута, – ответила корреспондентка и, полагая, что пора уже представить себя в окончательном, товарном виде, встала из-за стола, взяла банку с водой и принялась поливать горшки с увядающей желтой порослью. Чтобы дотянуться до горшков, стоящих на шкафу, ей пришлось встать на цыпочки. Я был бы неблагодарной свиньей, если бы отвернулся и не рассмотрел все, что не прикрыла ее короткая юбка.