Одиночка-то одиночка, но мобильный телефон с собой он все же захватил – одолжил все у того же несчастного предпринимателя Васи. Это на случай, если события возле винного магазина приобретут совсем уж неуправляемый характер. Еще у Львова был с собой прибор ночного видения (по-дружески одолжил сосед по дому, майор-десантник), ну и "Макаров", с помощью которого Львов и собирался управлять ситуацией.
За несколько минут до появления джипа внезапно наступила нереальная тишина, и Львов даже поскрипел зубами, чтобы убедиться, что он не оглох. А потом из темноты выкатился джип и остановился как раз напротив дверей винного магазина. На двери висел листок картона, где Львов три дня назад лично написал маркером: "Идет ремонт! Откроемся 1 августа!"
В ближнем свете фар надпись была хорошо видна, и Львов так же хорошо увидел, как чья-то рука резко вырвала листок и бросила его наземь. "Кажется, это действовало им на нервы", – подумал Львов и довольно улыбнулся. Иногда он любил действовать людям на нервы. Плохим людям.
Фары погасили, и Львов снова взялся за свой прибор. Из машины вышли трое. Потом открылась задняя дверца, и трое стали вытаскивать какие-то предметы. Львову показалось, что это канистры. "Ничего нового, – подумал он. – Канистры с бензином, как и в прошлый раз. А если бы там сидел сторож, они снова треснули бы его по башке и бросили на полу. И он сгорел бы заживо, а на суде это могло сойти даже не за преднамеренное убийство, а за убийство по неосторожности. Они же не хотели, не правда ли? Просто так получилось..."
Две канистры стояли на крыльце, а третья у джипа, когда Львов задумался: а дойдет ли дело до суда, если он сейчас звякнет по мобильному и минут через пять сюда примчится группа захвата? Ну, пахнет от ребят бензином, а неподалеку полыхает магазин, которому не дали догореть пару недель назад... Это еще доказать надо, что между двумя явлениями есть какая-то связь. И опять эта головная боль свалится на Львова... "Хватит с меня", – подумал Львов и выстрелил в ближайшую канистру с бензином. Сначала он это сделал, а потом удивился – неужели это и вправду все это гремит, грохочет и пылает из-за того, что он сделал маленькое движение указательным пальцем правой руки?
На миг стало светло как днем, джип даже слегка приподнялся, прежде чем снова встать на все четыре колеса и превратиться в дымящийся факел... Огонь перекинулся и в винный магазин. Хотя особенно гореть там было и нечему, но Львов все же вызвал пожарных, а потом вылез из своего укрытия и медленно зашагал в сторону горящего джипа. По дороге он успел обдумать, что будет позже писать и говорить: неосторожное обращение с огнем привело к взрыву джипа и гибели троих... То есть двоих. Третий каким-то чудом все еще был жив, он бешеной пиявкой извивался на асфальте, сбивая с себя пламя. Львов снял с себя ватник и набросил его на горящего человека. Тот, пахнущий дымом и бензином, а больше всего своим собственным страхом, прошептал дрожащим голосом:
– Спа...си...бо...
– Рано радуешься, – сказал Львов, пинком сбросил ватник с человека и ткнул ему под подбородок ствол "макарова". – Ты еще не спасся.
– А? – Человек снова забился в судорогах. – Что?! Мне же больно!
– Больно – понятие растяжимое, – заметил Львов, хотя не был уверен, что пострадавший понимает его слова. – Чтобы тебе не было бесконечно больно, порадуй меня.
– А?!
– Кто вас сюда послал? – почти ласковым голосом спросил Львов, вжимая "ствол" в шею лежащего на земле человека.
– Г-глобус, – еле выговорил тот. – Это он...
– А две недели назад? Тоже он?
– Д-да... – сказал человек. – Только не надо стрелять...
– Я не буду стрелять, – сказал Львов. – Мы же еще не оформили твои показания. На всякий случай запомни, что здесь, – Львов похлопал себя по пустому карману, – у меня диктофон. И все твои слова уже записаны. Назад ты уже не попрешь, товарищ. Только вперед.
Когда приехали сначала пожарники, а потом и "Скорая помощь", пострадавшего уложили на носилки и спешно затолкали в машину.
– Меня подождите, – сказал Львов. – Я с ним поеду...
– Близкий родственник? – спросила медсестра.
– Что-то в этом духе, – согласился Львов. – Во всяком случае, мне нужно оформить кое-какие бумаги. По дороге как раз управимся.
– Что вы такое говорите? – возмутилась медсестра, буравя Львова сердитым взглядом. – Он же в тяжелом состоянии! Какие могут быть бумаги?!
– У него будет еще более тяжелое состояние, если мы эти бумаги не оформим, – возразил Львов. Куда больше, чем слова медсестры, ему врезались в память стекла ее очков – в них отражались последние всплески пламени. – Честное слово, – добавил Львов и забрался в машину "Скорой помощи", где его приятно поразило, что пахнет тут лекарствами, а не бензином, дымом и паленой резиной.
Машина тронулась, и Львов подумал, что быть героем-одиночкой не так уж и плохо. Во всяком случае, в списке дел, подлежащих скорейшему раскрытию, против цифры "один" можно было смело ставить галочку.
И переходить к цифре "два".
Улов был с виду невелик, однако важно было не количество, а качество. Точнее – внутреннее содержание. Молчун отложил в сторону роман в мягкой обложке и журнал "Вог", с этим все было понятно, ничего толкового там быть не могло. Остались небольшой фотоальбом, несколько листков бумаги с малопонятными пометками, записная книжка и общая тетрадь. Снимок обнаженной Милы, вернее снимок татуировки на теле Милы, Молчун держал отдельно, стараясь не смотреть на него – слишком уж притягивала внимание эта фотография, слишком тяжело было оторвать от нее глаза...
Глотнув пива, Молчун приступил к разбору всех этих бумажек. Сначала в сторону полетели те самые листки бумаги – там Мила записывала свои расходы, наверное, пыталась экономить. Затем наступил черед записной книжки. Молчун тщательно просмотрел первые несколько страниц, потом нахмурился, закрыл книжку и треснул ею себя по колену. Мила, наверное, вела эту книжку еще со школьных лет, записывая аккуратными круглыми буковками "Марина П." или "Юля Ш". Телефоны все были шестизначными, то есть не московскими, но что еще больше не понравилось Молчуну – так это что их было очень много. Возьмись он обзванивать всех этих Мишиных подруг, закончил бы аккурат к Новому году. Если и вправду Милу Михальскую нагнал в Москве на Ленинском проспекте какой-то кошмар, корни которого были в ее родном городе, в Белогорске, то какой из этих телефонов станет верной ниточкой? Кто из этих Марин, Юль, Наташ и Лен сможет растолковать Молчуну, чего боялась Мила? И боялась ли? Молчун вспомнил это холодное высокомерное лицо и подумал, что страха на нем не было. Не была Мила затравленной, издергавшейся истеричкой, которая пугалась собственной тени. Значит, страха не чувствовала, не ощущала надвигающегося ужаса... Молчун пролистал остаток страниц – там имена школьных подруг были разбавлены телефонами московских модельных агентств или специфическими записями типа: "Дамир, фото для резюме". Под конец все шло уже не по алфавиту, а так, вперемешку, поперек страницы торопливыми большими буквами, будто Мила отчаянно спешила обзвонить как можно больше агентств... А на самой последней странице был записан телефон, который Молчун знал. Этот номер Мила дважды подчеркнула и приписала сбоку: "Дорого, солидно". Это был Гошин номер телефона – и последняя страница в Милиной записной книжке по злой иронии судьбы оказалась и последней страницей в Милиной судьбе. После Гошиной конторы (дорого, солидно) больше в ней уже ничего не было.