Липпи Салливен был забыт. Может быть, это было и к лучшему. Человек, умерший на станции метро, вообще нигде не упоминался. Покончив с газетой, я бросил ее в корзинку и спустился к табачному киоску, чтобы позвонить Вельде.
Когда она подошла к телефону, я спросил ее, какие новости в банке.
— Клерк хорошо запомнил Липпи. Возможно, что они даже иногда беседовали друг с другом.
— Он помнит хотя бы часть депозитов?
— Ага. Десятки, двадцатки и банкноты по одному доллару. Никаких более крупных банкнот не было. Из того, что он сказал, создается впечатление, что Липпи был в каком-то небольшом бизнесе, приносящим мизерный доход.
— Ничего больше, чем двадцать долларов?
— Ничего больше. Кроме того, он всегда приносил их перетянутыми резинкой, как будто держал их отдельно от других денег. Можно что-нибудь извлечь из этого?
— Да, возможно. Он был достаточно хитер, чтобы разменивать крупные банкноты перед посещением банка. — Я быстро сообщил ей, что Хейди Андерс видела Липпи в толпе около театра.
— Майк, почему ты не хочешь бросить это дело?
— Мне не нравятся вещи, которые проверены только наполовину, детка. Я продвинусь еще немного вперед, а затем брошу его. Я хочу знать, почему он даже не обратился ко мне.
— А может быть, тебе можно остановиться уже сейчас?
— Почему сейчас?
— Около двадцати минут назад звонил Пат. Он сказал, что у них есть сведения, что Липпи очень часто видели в районе театра. Человек восемь подтверждают это.
— Черт возьми, но ведь он жил совсем рядом.
— С каких это пор он стал поклонником сцены? Он даже никогда не ходил в местный кинотеатр. Ты ведь знаешь все его привычки.
— Хорошо, хорошо. Это были надежные свидетели?
— Пат говорит, что им вполне можно доверять. Так или иначе, но однажды Липпи нашел новое и довольно прибыльное дело.
— Ну уж нет!
— Поэтому Пат и недоволен тобой. Он надеется, что эти новые сведения заставят тебя больше не вмешиваться в текущую работу полиции. Скажи, пожалуйста, разве сейчас есть какая-нибудь причина, объясняющая твой интерес к этому делу?
— Все это чертовски правильно! Но только не нужно забывать, что перед смертью Липпи сказал, что не было никаких причин убивать его.
— В таком случае что я должна еще сделать?
— Попробуй разузнать что-нибудь в том районе, где он жил. Попробуй выдать себя за проститутку. Возможно, кто-нибудь в разоткровенничается с тобой, кто не захочет говорить ни со мной, ни с полицией.
— В том месте, где он жил?
— Старайся держать высокую цену, и все будет в порядке.
Она обругала меня самыми последними словами, я рассмеялся и повесил трубку.
Я находился в трех кварталах от магазина одежды, которым заправляет Ривинг Гроув. Сам он был типичным представителем Бродвея: коренастый, напористый, но в то же время всегда улыбающийся и готовый к сотрудничеству. Он передал двух своих клиентов помощникам и пригласил меня в небольшой кабинет, который был оборудован рядом со складом. Там он освободил пару стульев от лежащих на них коробок и попросил принести нам кофе.
— Мистер Хаммер, я приятно удивлен тем, что мой бумажник все-таки нашелся. Это случалось со мной и раньше, но я никогда не получал потерянное обратно. И дело не в деньгах. Потерю трех сотен долларов я еще мог пережить, но у меня там были еще и бумаги. Вот эта пропажа действительно доставляла мне затруднения.
— Мне знакомо это чувство.
— И вы совершенно уверены, что вознаграждение не требуется?
— Только для спортивной лиги полиции Нью-Йорка, запомнили?
Он выдал мне весьма проницательную улыбку и сделал понимающее движение головой.
— Но вы ведь не служите в полиции. Это не должно было...
— Но вы не знаете меня, мистер Гроув.
— Возможно, ведь мы с вами незнакомы. Но я много читал о ваших успехах. Между прочим, я ревнив. Я много работаю, имею неплохой доход, но мне никогда не удавалось пережить подобного волнения. Даже заурядного ограбления и того со мной не происходило. Поэтому я читал о вас...
— А вам никогда не приходило в голову, что я в свою очередь могу завидовать вам?
— Нет, это невозможно представить. — Он на минуту замер, не донеся чашку до рта. — И что, действительно завидуете?
— Иногда.
— Теперь, возможно, я не буду чувствовать себя так плохо. Так, значит, читать о вас все-таки лучше, а?
— Немного лучше, — сказал я. — Скажите мне, мистер Гроув, вы любите театр?
— Нет, только под давлением жены я бываю там, может быть, раз в год, если не удастся сбежать. А почему вы спросили?
— Некто, кто украл ваш бумажник, часто работал в театральной толпе.
Тот понимающе кивнул.
— О, это возможно. Я понимаю, что вы имеете в виду. — Он поставил чашку, взял из пепельницы недокуренную сигару и зажег ее. — Послушайте, мистер Хаммер, я живу в Западном районе уже много лет на одном и том же месте. Моя работа достаточно близко от дома, поэтому в хороший вечер я, как правило, иду домой пешком. Эта прогулка занимает около двадцати минут. Иногда я иду по одной улице, иногда по другой, просто чтобы увидеть людей и получить впечатления от прогулки. Вы понимаете меня?
Я кивнул.
— Поэтому довольно часто я прохожу и мимо театров, как раз в то время, когда там начинает собираться народ. Я разглядываю, как люди одеваются. И это помогает моей работе, вы понимаете? Именно в одну из таких прогулок, возможно, украли мой бумажник. Я не хватился его вплоть до следующего дня, и даже не был уверен, что не потерял его где-то еще. Сразу после того, как я обнаружил пропажу, я сделал заявление и аннулировал все свои кредитные карточки.
— Какого достоинства банкноты были тогда у вас с собой?
— Два сотенных, один на пятьдесят и один на пять. Это я хорошо помню. У меня профессиональная память на деньги.
— Где обычно вы носите бумажник?
— Во внутреннем кармане пальто.
— Может быть, вы припомните, не толкнул ли вас кто-то в тот вечер? Или вы попали в гущу толпы и кто-нибудь, будучи близко от вас в этой тесноте, мог вытащить его?
Гроув грустно улыбнулся и покачал головой:
— Боюсь, что я очень ненаблюдательный человек, мистер Хаммер. Я никогда не гляжу на лица, а стараюсь смотреть только на одежду. Нет, я не запомнил ничего похожего.
Я отодвинул чашку и поблагодарил его за потраченное время. Он был только очередным звеном в длинной цепи, и с каждым звеном Липпи выглядел все хуже и хуже.