Закололо в левом боку. Сейчас бы полежать спокойно, посмотреть ерунду какую-нибудь по телевизору. И чтобы кто-то принес чай с лимоном, сел рядом, погладил по голове. Говорить ничего не надо — так, пустяки какие-нибудь: не простудился ли он, не промокают ли ботинки, и что весной у людей повышенная утомляемость из-за авитаминоза. А летом все пройдет и наладится.
Что это он размечтался, одернул себя Алексей. Никогда в его семье такого не было и не будет. Какого черта! Он потерял семнадцать лет жизни с этими сволочами. Внезапно он понял, что уходят не к другой женщине, а от этой, когда больше нет сил терпеть. Он шагнул к Аньке и вырвал свою трудовую книжку и тонкую пачку денег. От неожиданности она выпустила все из рук. С тещей-то у него такой номер бы не прошел!
Он сунул ноги в ботинки, а руки в рукава куртки, подхватил шапку, а оставшейся перчаткой запустил в тещу.
— Ты что это.., ты что себе позволяешь?
Ты на кого руку поднял? — Она добавила несколько совсем уж бранных эпитетов, матерных. Раньше она такого себе не позволяла, однако ей очень подходило ругаться матом.
Алексею даже стало легче сделать то, что он собирался. Он нащупал в кармане паспорт, положил туда же бумажник и на прощание сказал:
— Чтоб вы все провалились!
— Куда ты? — изумленно вякнула было Анька, но теща дернула ее сзади за рукав.
Алексей с удовольствием хлопнул дверью и вышел на лестницу, наступая на шнурки.
Однако когда он зашнуровал ботинки и выпрямился, он почувствовал себя так плохо, что испугался. В голове стучали тысячи молотков, в ушах звенело. Это от нервов. Вернуться? Ни за что! И он вышел под мокрый снег.
После сорокаминутного блуждания по холоду ему стало совсем худо. Хотелось немедленно согреться, а в их дурацком спальном районе не было ни кафе, ни баров — только унылые серые дома, а в них — одинаковые квартиры с тещами. Он уже плохо соображал.
Возможно, даже бредил. Бормоча что-то, он заглянул в парадную и увидел приоткрытую дверь подвала. Пахнуло вонючим теплом. Из последних сил он сделал несколько шагов по лестнице. Внезапно что-то сильно ударило его в левый бок, и он без памяти скатился в теплую и темную глубину.
Он пришел в себя оттого, что глаза сквозь веки слепил яркий свет.
«Где я?» — Ему казалось, что он произнес эти слова вслух, но никто не ответил.
Он плотно сжал губы и почувствовал, что они сухи и покрыты коростой. Звуки доходили до него как сквозь толщу воды, но кое-что он мог различить: звяканье, женские голоса.
«Спокойно, — уговаривал он себя, — сначала надо все вспомнить. Я — Алексей Бодров, — всплыло в мозгу. — Уже лучше, а теперь немножко напряжемся и вспомним, как мы сюда попали».
Но память не отозвалась, тогда он осторожно приоткрыл один глаз. И ничего не увидел: перед глазами стояла белая пелена. Тогда он открыл оба глаза как можно шире и заметил, что над ним наклонилась довольно хорошенькая сестричка в кокетливом белом халатике.
— П-привет! — еле разлепляя губы, произнес он.
— Ух ты, какой шустрый! — Сестричка засмеялась. — Не успел глаза открыть, и сразу:
«Привет».
Алексей хотел поднять голову, но что-то мешало. И тело опоясывал жесткий панцирь.
— Тише, тише! — испугалась девушка. — Юрий Михалыч!
Подошел врач.
— Как зовут? — осведомился он, заглядывая в медкарту.
— Леша… Алексей Бодров… Константинович.
— Верно! — улыбнулся врач. — В паспорте так и сказано. Имя ты свое не забыл. Покажи, какая правая рука, какая левая, — и удовлетворенно хмыкнул, когда Алексей показал.
Потом он поводил у него перед глазами указательным пальцем и похлопал по плечу:
— Не горюй, мужик, жить будешь!
— Ч-что со мной?
— Пустяки, три ребра сломаны, синяки-ссадины да сотрясение мозга. Вот позвоночник ушиблен.., но, даст Бог, и это преодолеем.
Врач отошел к стонавшему соседу, а к койке Алексея подошла другая сестра, постарше, и стала устанавливать капельницу.
— Какое сегодня число? — Он уже произносил слова довольно сносно.
— Тише ты, не мешай.
— Ну какое число, — ныл он.
— Отстань ты, ну двадцать первое.
«Двадцать первое марта, — подумал он, — это значит, что я здесь три дня».
Потом уже хорошенькая сестричка Наденька рассказала ему, что нашли его при выходе из подвала на лестнице, всего избитого. Он был без сознания.
— Как же вы попали в ту парадную?
— Не помню. — Он отвернулся к стене.
Надя внимательно приглядывалась к нему.
На бомжа этот мужчина не был похож. И тетя Дуся из гардероба, куда сдавали одежду больных, сказала, что одет Бодров, конечно, так себе, но чисто.
— Хочешь, я к тебе домой позвоню? Волнуется жена-то небось, тебя три дня как нету.
— Я телефон забыл, — резко ответил Алексей.
— Да, при сотрясении мозга это бывает.
Но ты не волнуйся, я номер выясню.
— Не надо! — вскричал он и добавил, успокаиваясь:
— Не надо звонить, очень тебя прошу. Не волнуется жена за меня совсем. Мы с ней разошлись.
— Ну что ж, всякое бывает. Ты, значит, так от нее и ушел с одним паспортом в кармане?
— Выходит, таю Он провалялся в больнице целый месяц.
Ребра зажили быстро, сотрясение мозга прошло, как полагается, за двадцать дней, но врачей беспокоил ушиб позвоночника. Алексея просвечивали, возили на консультацию к профессору, но все же разрешили вставать. К нему никто не приходил, так что он здорово отощал на больничном питании. Побаливала спина, кружилась голова, а в остальном здоровье восстанавливалось. Он часто лежал молча, отвернувшись к стене, и раздумывал о своем дальнейшем житье. Жить было негде, и денег — кот наплакал. Что ж, у него остался последний выход — тетя Клава. Произнеся это имя вслух, он усмехнулся. У тети Клавы был дом в деревне Лисино Лужского района. Тетя Клава в деревне не жила, и он спокойно мог воспользоваться домом на время. Ему надо продержаться несколько месяцев. Самое большее до осени, а там.., будем надеяться, что все изменится.
Он сам настоял на выписке, хотя чувствовал себя неважно: с их больничными сквозняками устроили ему, кажется, воспаление легких. Когда ему выдали одежду и по описи документы, часы и бумажник, он с изумлением обнаружил, что бумажник пуст. А ведь там были деньги, много ли, мало, но это его последние. Он внимательно посмотрел на кладовщицу тетю Дуню. Она быстро сновала по кладовой и торопила его, отводя глаза.