И долго я не мог промолвить ни слова, пока Светлана рассказывала мне о том, что с ней произошло.
Ее остановили на улице, когда она шла ночью на службу: Светлана работала в управлении КВЖД телефонисткой, и дежурства иногда приходились на ночь. Два советских офицера подошли к ней:
– Стойте, гражданка. Вы арестованы.
– Но почему? За что?
– Там разберутся. Садитесь в машину.
Ее втолкнули в крытый брезентом джип, на которых тогда разъезжали многие красные, и отвезли в здание бывшего японского консульства. Оказывается, в подвальном помещении было полно тесных камер с неяркими лампочками под самым потолком. Ну да, раньше в Харбине ходили слухи, что именно в консульстве японские заплечных дел мастера лихо расправляются с противниками режима. Теперь Светлана увидела камеры, которые очень пришлись по нраву новым властителям города.
Ночь она провела на голом полу, подстелив только свой пыльник. Весь день ее не кормили, никто не подходил к двери. Вечером конвойный отомкнул камеру и повел Светлану на допрос. Ее встретили два офицера: она с трудом различала их лица, потому что настольная лампа светила ей в глаза. Все же Светлана заметила, что один был похож на грузина, а второй – обычный белобрысый русский.
Вопросы ошеломили ее. Для начала спросили имя и фамилию – они что, не знали, кого арестовали? А потом посыпалось: в какой диверсионной группе состояла? Какие террористические акты готовила против СССР? Назови сообщников! Назови пароли! Грубые окрики – и ругань, матерная ругань через каждое слово…
Она бормотала жалкие оправдания, умоляла разобраться, клялась, что ничего не знает. Она еще надеялась, что произошла ошибка.
– Раздевайся! – приказали ей. – Все снимай, все!
Один из офицеров ощупал одежду, словно искал что-то, спрятанное в швах. Но его глаза не отрывались от обнаженной девушки, которая пыталась прикрыться ладонями.
– Смирно! – заорал второй.
Одежду бросили и принялись обсуждать между собой фигуру, кожу, волосы и глаза Светланы.
– Ты как думаешь, она девка еще или уже баба? – спросил белобрысый.
– Да скоро узнаем!
И сели за стол, достали карты. Началась игра.
Светлана молилась мысленно. Мысленно звала жениха. Ни Бог, ни любимый не пришли ей на помощь.
– Ну, ты выиграл – ты и начинай, – завистливо сказал белобрысый.
Грузин стащил с себя гимнастерку, обнажив сплошь заросший волосами торс, расстегнул галифе.
Светлана метнулась было к двери, но ее поймали за косу и швырнули на топчан, стоявший в углу комнаты.
Через мгновение она лишилась сознания от боли. Несколько раз она приходила в себя, но каждый раз видела нависшую над собой похотливую рожу какого-нибудь самца. Она не различала их. Насиловали ли ее те двое, или они звали кого-то другого – Светлана не знала.
Под утро ее пинками подняли с топчана. Заставили одеться, погнали по лестнице в подвал – и втолкнули в камеру. Ночь она провела на полу, едва живая от боли. Но пришла новая ночь, и все повторилось. Сначала бессмысленные вопросы: «Говори, кто состоит в вашей белобандитской организации! Какие террористические акты против нашего командования в Маньчжурии вы замышляли? Мы сгноим тебя в тюрьме, если не скажешь! Мы убьем тебя на месте!»
– Убейте! – крикнула она с мольбой.
Ее снова швырнули на топчан. Теперь появились и другие мужчины. Ночь прошла в мучениях.
Утро… камера… день… вечер… шаги конвойного за дверью. Грохот замка:
– Выходи!
Светлана поднялась. «Если все повторится, если я переживу еще одну ночь насилия… тогда завтра я зубами перегрызу себе вены. Здесь негде и не на чем повеситься, но вены я перегрызу, и пусть простит меня Господь, который не пожелал избавить меня от мучений!»
Но ее повели не наверх, а в какой-то кабинет на первом этаже. Велели подписать бумаги о неразглашении тайны:
– Смотри! А то…
Светлана все подписывала молча, безропотно, ничего не понимая, ни на что не надеясь, ничему не веря.
Думала, ее сейчас пристрелят прямо здесь, в кабинете (а почему бы нет? Если насиловать в кабинете было можно, то почему нельзя убить?), но ее вывели во двор, велели сесть в грузовик. Светлана с трудом вскарабкалась в закрытый брезентом кузов, и машина выехала из ворот консульства.
«Везут на расстрел», – подумала равнодушно.
Она сидела, ничего не видя, но знакомые с детства окрестности легко узнавала по поворотам. Вот отъехали от консульства, вот обогнули Собор, начали спускаться в сторону Модягоу. Повернули назад, начали подниматься. Опять круг по площади, опять вниз… Они что, сами не знают, куда ехать?
Грузовик остановился. Брезент поднялся, и в кузов к Светлане забрался один из тех, кто насиловал ее.
Она забилась в угол, но офицер схватил за руку, потащил к опущенному борту, толкнул вниз. Светлана неловко упала, а тот, соскочив и склонившись к ней, угрожающе сказал:
– Пикнешь кому, что было, – прощайся с жизнью.
Через мгновение грузовик уехал.
Какое-то время Светлана еще лежала на дороге, потом поднялась и побрела в сторону Собора, который был неподалеку. Наверное, ее возили туда-сюда, чтобы запутать, но как можно запутать человека в родном городе?
Денег на трамвай, на котором можно доехать до дому, у нее не было, да и час поздний уже, трамваи исчезли с улиц, поэтому Светлана пошла пешком. В обычное время добралась бы за два часа, но шла всю ночь, иногда ложась прямо на траву, чтобы отдохнуть. Когда начало светать, отряхнула пыльник, кое-как прибрала волосы и даже умылась в уличной колонке, чтобы не пристал патруль, чтобы окружающие не приняли за бродяжку, чтобы сразу не напугать тетку…
Значит, я видел ее, когда она возвращалась. И принял за пьяную!
Я поверил Светланиному рассказу сразу. Поверил каждому ее слову. Но мне нужно было подумать, что делать дальше… Скрыться? Увезти ее снова в Дайрен? Отсиживаться дома, надеясь на лучшее?