Женщины, правда, пытались создать домашний уют традиционными женскими средствами. Но казенный дух, въевшийся сюда за многие годы, не выветривался и незримо, но ощутимо присутствовал.
Нет одного хозяина – нет и порядка. Так и в многострадальной России. Все ее рвут, пинают, пользуются, а позаботиться некому. Нет одного и настоящего. Потому и бардак, потому и запустение.
Такие невеселые мысли одолевали Замятина, а скверная погода и разболевшаяся печень только поливали масла в огонь.
Из кухни донесся характерный свист. В отношении быта прокурор был консервативен и за городом. Все эти новомодные импортные электрические чайники не признавал. Обычный чайник со свистком оставался неизменным и единственно допустимым в процессе приготовления древнего напитка. Замятин считал себя чайным гурманом и его, чая, великолепным знатоком. Минимум шесть-семь сортов у него всегда было под рукой. К кофе, как человек немолодой, относился сдержанно, хотя тоже любил.
Она появилась бесшумно, как тень. Поставила на журнальный столик поднос с чаем и печеньем.
– Скоро будет готов ужин.
Замятин лишь молча кивнул. Он был глубоко погружен в себя.
Женщина так же бесшумно исчезла на кухне.
Его начала раздражать тишина, нарушаемая лишь слабыми звуками, доносящимися из комнаты, где она хозяйничала, предусмотрительно заперев дверь. Незаметно в руке оказался пульт дистанционного управления, и темный экран «Филипса» ожил яркими красками.
Замятин принялся беспорядочно переключать программы. Новостей нигде не было. Мыльные оперы и сериалы сменялись американскими боевиками и какими-то бестолковыми развлекательными передачами. Вот мелькнули кадры хроники. Палец прокурора повис в воздухе. Канал «Культура» крутил историко-документальный фильм о Второй мировой войне. Опять же – американский.
Авиация вермахта бомбила и расстреливала морские караваны союзников, направлявшиеся с военной и другой помощью в Советский Союз. А вот союзники уже преодолели Ла-Манш и высаживаются под ураганным огнем немцев в Западной Европе. Начинается их победоносно-освободительное шествие.
«Посмотришь, послушаешь, – рассуждал Замятин, – и можно подумать, что это они выиграли войну. А мы так, сбоку припека, мелкий, незначительный эпизод. Ну, может, и не совсем незначительный, но уж не решающий, это точно».
Он опять переключил канал. НТВ+ транслировал ожесточенный поединок на корте для игры в большой теннис. Два молодых парня пинали ракетками туда-сюда желтый мячик, приседали, подпрыгивали, стремительно бросались в сторону.
Замятин не раз слышал советы коллег по работе и высокопоставленных знакомых чиновников заняться этим ставшим в последнее время популярным в Кремле спортом. Говорили, очень полезен для поддержания здоровья, особенно нормальной физической формы. А как определить этот критерий – «нормальная»? Или если президент пытается играть, подражая заграничным аристократам, дипломатам и т. д. и т. п., то и все должны вооружиться ракетками и скакать вдоль сетки? Замятин представлял себя в теннисной форме выпрыгивающим с ракеткой в руках на корте. И невольно улыбнулся. Нет. Этот спорт не для него. И не только из-за возраста. Противно было облачаться, как все, в теннисную оболочку, ставшую уже чуть ли не обязательной в кулуарах власти и больших денег. А ведь многие с радостью променяли бы ракетку на удочку или велотренажер. Ан нет. Положение обязывает.
Замятину захотелось сплюнуть, он вдруг вспомнил, где находится, беспомощно огляделся и ограничился переключением канала. Определенно, кроме «Времени», «Дорожного патруля» и «Петровки, 38», смотреть нечего. Но до этих передач еще далеко. Он выключил телевизор. Трюк с уходом от действительности при помощи телевидения с треском провалился.
Березовые поленья в камине догорали, рассыпаясь оранжевыми, моргающими глазами угольков. Просторная гостиная освещалась пляшущим неровным светом живого огня, источавшего тепло и уют, и слабым, пробивающимся из-за неплотно прикрытых штор светом дня уходящего. Еще одного дня, забиравшего отпущенный на Земле срок и приближавшего к естественному биологическому концу.
Замятин вдруг подумал, что окружающие его старинные, но добротные вещи – массивный дубовый стол у противоположной стены, кресло-качалка, в котором он находился, и даже бронзовая статуэтка бегущей рысью лошади на камине – переживут еще не одного хозяина. Останутся, возможно, здесь даже на своих прежних местах. И станут свидетелями новых жизней, точнее, приходов и уходов. Интересно получается: предметы, которые создает человек, могут существовать долгие годы, а то и века, а сам человек – вот он был, и его нет. Хорошо, если оставил после себя что-то стоящее, что помнят. А если, кроме могильной плиты, ничего? И ведь таких большинство. В любом случае материально он уже не существует. А бронзовая лошадка будет неподвижно бежать по камину еще неизвестно сколько времени.
Зазвонил телефон.
– Я возьму, – раздался ее голос, словно из потустороннего мира, и ее тень скользнула в соседнюю, служившую кабинетом комнату.
Замятина всегда восхищала ее способность бесшумно перемещаться, делать свое присутствие незаметным, угадывать внутренним женским чутьем его настроение. Наверное, за это более всего он и ценил ее сейчас и был ей благодарен.
– Подойди к телефону, тебя, – донеслось до него сквозь плотный ворох мыслей.
Нехотя, с беззвучным скрипом Замятин выбрался из-под пледа и прошел в свой рабочий кабинет.
Она предусмотрительно оставила его одного.
Некоторое время он молча слушал собеседника на другом конце провода. Лицо его начало вытягиваться, а кустистые брови поползли вверх. Потом они упали вниз и сошлись на переносице. На лбу обозначились жесткие складки.
– Благодарю за звонок, – резко бросил Замятин и швырнул трубку на аппарат. Не попал. Ну и черт с ней.
Вернулся в гостиную, под теплый плед и к теплому камину, с бесповоротно испорченным настроением.
– Нашел время, когда звонить, засранец, – выругался он, устраиваясь опять в кресле и заворачиваясь в плед.
Из кухни показалась женская голова.
– Что-то случилось?
– Нет-нет, все в порядке, – поспешил заверить ее Замятин. – Не беспокойся. Пустяки. – И добавил уже сам себе: – Действительно, пустяки. Чего это я?
Он стал успокаиваться, даже почувствовал, что его клонит в сон. По телу разливалось умиротворяющее тепло. Но оно не задерживалось, а как-то странно уходило все в ноги и из кончиков пальцев – в пол. Замятин начал мерзнуть. По телу пробежал сперва мелкий, а затем все более усиливающийся озноб. Вернулось неприятное чувство от звонка, толчками запульсировало внизу живота, пробиваясь к мозгу.
В камине тлела исходящая паром зола. Надо было разворошить ее, выгрести наружу еще дышащие жаром красные угольки. И согреться. Подставить им холодеющие руки, лицо, тело.
Замятин решительно поднялся и сделал шаг. Все существо его пронзила неимоверная слабость; вяло, безвольно повисли руки. Он с трудом сделал еще шаг, еще. Ноги едва слушались.