Он обеспечил тылы. Сказал матери, что уезжает на несколько дней к другу на дачу. Позвонил участковой врачихе, которой делал зубной протез, и она без звука пообещала выписать ему больничный. Позвонил главврачу, сообщил, что подскочило давление. Что, видимо, придется лечь на несколько дней в клинику. И ради бога, чтобы никто не навещал!
И вот он здесь, с ней, почти безвылазно, если не считать выходы в магазин за едой и алкоголем. Ну, еще ведро…
Глеб посмотрел на догоравшую свечу. Ночью он открывал окно: свечи сжигали кислород. Комната была до предела насыщена запахами крови, пота и его выделений. Можно открыть окно и сейчас. Он уже не осторожничал: кому есть дело до заброшенного на пустыре одиноко стоящего дома? Сашины вопли по ночам ясно доказали, что никому!
Глеб поднялся, снял навешенный на два гвоздя фанерный лист. В комнату хлынул яркий дневной свет. Он обернулся.
Лежавшая на постели женщина вздрогнула, пошевелилась и застонала. Он увидел следы крови на простынях, кровоподтеки на ее теле, следы ожогов на руках, спутанные волосы, опухшее от побоев лицо с сомкнутыми веками. Это она что, спит, что ли?
– Сядь! – резко приказал мужчина.
Саша распахнула глаза, с трудом повернула к нему голову, и он увидел наползавший на ее лицо первобытный ужас. И тотчас почувствовал поднимавшуюся в нем желанную волну. Он скинул одежду и пошел на нее.
– Сядь! – еще раз крикнул он, приближаясь.
Женщина с трудом приподнялась, громыхая металлическим шнуром. Она вжималась в спинку кровати, отчаянно мотая головой, глядя на голое чудовище с безумными глазами. Он сел возле нее, поднял лицо за подбородок. Саша замерла.
– Ну, поцелуй меня, – ласково произнес он.
Александра прикоснулась разбитым ртом к его губам.
– Ты меня любишь?
– Да, – едва вымолвила она.
– Очень?
– Да…
– Так поцелуй меня как следует.
Она чуть раскрыла губы и застонала.
– Нет, это не поцелуй! Ты должна целовать меня так же сильно, как целовала своих кобелей! Нет, еще сильней! Ну!!
Женщина прильнула к нему, он почувствовал во рту ее язык, соленую влагу, струящуюся по ее лицу. Он стиснул ее, кусая распухшие губы, язык, наваливаясь на нее. Она уступала ему с покорностью, почти с благодарностью за то, что он не причиняет ей сильной боли. Он прямо-таки кожей чувствовал эту ее благодарность и вдруг сомкнул пальцы на шее женщины.
Она отчаянно задергалась.
– Что? Ты уже не любишь меня? – рычал он.
Руки его сжимались.
«Стоп! – вспыхнула в мозгу яркая лампочка. – Если ты убьешь ее сейчас, у тебя уже не будет этой игрушки!»
Он отдернул руки, вскочил, отбежал к окну, стараясь унять руки, которые все продолжали сжиматься, как будто ее горло все еще было в его пальцах. Надо было что-то срочно сделать, унять эту дрожь, это бешеное возбуждение.
Саша все еще хрипела, глаза ее налились красным. Он подскочил к ней, стащил на пол, схватил плеть.
– Ты плохая девочка, – злобно прошипел он. – Ты мало меня любишь! Ты любишь меня?
Она кивнула, плача и кашляя.
– Скажи, кто ты и кто я?
– Ты… мой… господин… я… твоя… раба… – прошептала она.
– Тогда вымой своего господина! Вымой мои ноги своим языком!
Она лизнула его стопу. Он стегнул ее по спине плетью.
Она дернулась, вскрикнула.
– Если ты остановишься еще на миг, я тебя убью, – прошипел он.
Она вылизывала его ноги, поднимаясь все выше. Он стегал ее плетью, медленно, с растяжкой, глядя на багровые полосы, вскипавшие под его ударами, и возбуждаясь все сильней и сильней.
Когда язык женщины коснулся его члена, он впился пальцами в ее волосы и зарычал во всю мощь своих связок:
– Я!! Я твой господин! Я!! О-о-о!!!
Стоявший за дверью квартиры вор по кличке Жало, услышав этот рев, кубарем скатился по ступеням и, прижимаясь спиной к стене особнячка, бросился прочь.
…– Ну что? Ты чего как обкумаренный? – спросил Муха, с тревогой разглядывая дружка.
– Там… Черт-те что… Мужик ревет как зверюга. Я за дверью слышал. Больной, что ли… – стуча зубами, ответил Жало. – Надо водяры хлопнуть.
После пары глотков водки Жало немного поуспокоился. Сидя у кухонного стола и поглядывая через окно на нехороший особняк, рассказывал о предпринятой «разведке боем»:
– Подкрадываюсь, значит, поглядел, что за замок в дверях. Говно замок, ногтем открыть можно. Слышу, там скулеж какой-то. Будто зверек какой воет. И звуки еще такие… вжих-вжих вжих… Как плеть. И зверек этот все подвывает. И тут этот хмырь как заорет…
– Чего орал-то?
– Типа: я твой хозяин или господин, я не запомнил. Он прямо нечеловеческим голосом. Помнишь, как на зоне Винт орал, перед тем как его в психушку забрали?
– Помню, орал как бешеный.
– Вот и этот так же.
– Да кто «этот-то»? Мужик тот, которого мы видели? Так он же с виду тихий как утопленник. Может, он там видак смотрит?
– Ты че? Там же электричества нет. Отключили давно. Что там делается, черт его знает. Может, это его кто воспитывает?
– Ага! И он такой из себя послушный на улицу выходит и, главное, назад возвращается. На перевоспитание.
– Ну… Может, он собаку там мучает…
– Ага. Делать ему, что ли, больше нечего? Больной, что ли?
– Хренотень какая-то, – согласился Жало. – Но вообще, интересно. Я уже завелся на эту хату.
– Чего на нее заводиться? Сидит там чувак какой-то ненормальный. Нам-то что? Какой навар?
– Не-е, надо все-таки слазить. Он ведь позавчера вылезал оттуда, помнишь? Минут на двадцать. Вернулся с пакетом.
– Жрачку покупал, – меланхолично заметил Муха.
– Точно! А кому жрачку? Собачке, что ли?
– Себе.
– Так что он там сидит-то? – заорал вдруг Жало. – Молодой мужик, поди, работает где-то. Сегодня вон рабочий день. А он там. Во, гляди-ка, вышел, родимый!
Друзья прильнули к окну. Из особняка действительно вышел уже примелькавшийся им невысокий, полноватый брюнет в джинсах и легкой куртке, надетой на футболку. В его руке болтался пустой пластиковый пакет. Мужчина пересек пустырь, исчез за углом дома.
– Все, давай по-быстрому смотаемся туда! – приказал Жало, хватая связку отмычек.
Муха молча повиновался. Через пару минут они были возле особнячка. Поднялись на третий этаж. Жало возился с замком квартиры, Муха нервно прислушивался. Вся эта история ему не нравилась. Дверь поддалась, воры проникли в прихожую. В квартире было тихо. Осторожно отворив дверь в комнату, мужчины сделали шаг и остановились.