— Господи! Я же об этом ему давно толкую. Он же носится с пистолетом, как с писаной торбой. Сто раз объясняла ему, что от такой важной улики нужно срочно избавляться. Хоть кол на голове теши — держит его при себе, и все тут. Ну придурок придурок и есть. Что взять с такого. Да избавься он от пистолета в ту субботу, и Оксанка Чохонелидзе осталась бы жива-здорова, и Гришку Лисицына не тронули бы. Ерофей же как рассуждает: если хозяйка с кем-то повздорила, такого сразу нужно наказать. А наказание он знает одно — застрелить.
— Надо срочно разобраться с этим Ерофеем. Он где прячется?
— Как раз в этом и заключается проблема, дорогуша. Я не знаю.
— А кто знает? — со злостью спросил Капитал.
— В нашем банке работает брат-близнец Ерофея. Это тоже мой хороший приятель, он и рекомендовал мне его на должность охранника. Подозреваю, Василий знает, где находится брат. Однако мне не говорит. Мы не настолько близки, чтобы он со мной откровенничал.
— Капитал, — сказал Костя, что в данном контексте у него означало «понял». — Со мной он будет откровенным.
— Дурачка Ерофея не обязательно мочить. Достаточно отобрать у него пистолет.
— А на следствии не сболтнет чего лишнего?
— Пускай болтает сколько влезет. При любом раскладе убийца-то он.
Накануне имеющий знакомых по всей стране Вячеслав Иванович позвонил в Иркутский уголовный розыск и подробно изложил им свою просьбу. Далее она по цепочке проследовала в Нижнеудинск, а оттуда к участковому деревни Локотково. Затем добытая информация в обратном многоэтапном порядке возвращалась в Москву. Все было сделано на удивление быстро.
Как выяснилось, первая часть рассказа Василия Загорских в общих чертах недалека от истины. Действительно, его брат-близнец Ерофей уже в детстве проявлял умственную неполноценность. В школе дважды оставался на второй год, во втором и в шестом классах. Окружающие полагали, что по какой-то необъяснимой игре природы количество интеллекта, предназначенное каждому из близнецов поровну, полностью досталось одному. В результате чего второй, Ерофей, остался дурак дураком. Восьмилетку кончил с грехом пополам, и то благодаря не знавшему границ либерализму мягкосердечных преподавательниц сельской школы, так как никакой тяги к знаниям у него не замечено. Не проявлял Ерошка интереса и к каким-либо видам человеческой деятельности. Ни книг, ни газет, ни телевидения для него не существовало, был сравнительно равнодушен к еде и даже, в отличие от своих деревенских ровесников, к выпивке. Было у него одно-единственное увлечение — охота. Это можно назвать его всепоглощающей страстью. На охоту Ерофей был готов отправиться в любое время дня и ночи в любой компании, кстати, один ходить в тайгу не любил, ибо запросто мог заблудиться, предпочитал с кем-нибудь — с отцом или с другими мужиками. Стрелял безупречно. Охота была у него своего рода натуральным хозяйством: распродавая свои охотничьи трофеи — мясо, шкуры, медвежий жир, — на выручку Ерофей приобретал ружья и боеприпасы к ним.
Внешне братья были неотличимы. Когда Василий уехал, Ерофей с гордостью повторял при каждом удобном случае: «Мой Василий в самом главном университете страны учится». Через пять лет он с такой же методичностью долдонил: «Мой Василий в самом главном банке страны работает».
С полгода назад Ерофей неожиданно для односельчан уехал в Москву, родители тоже находились в полном недоумении. Примерно раз в месяц они получали от него краткие письма без обратного адреса. Сами же писали в Москву только на адрес Василия. Участковый почитал эти письма, они показались ему неинтересными, как он выразился: «Чепуха на постном масле».
После этого сообщения Вячеслава Ивановича на оперативке разгорелся нешуточный спор. Половина следователей считала, что изощренные преступления совершал Василий, а внешне неотличимый от него брат тем временем обеспечивал алиби. Другие напирали на отменные стрелковые качества убийцы. Только очень искусный охотник способен расправиться со своей жертвой с одного выстрела.
Улучив момент, когда наступила тишина, Александр Борисович задумчиво произнес:
— Я одного не пойму — раз мы такие утопающие, то почему не хватаемся за соломинку. Все-таки с трудом верится, что люди прошли солидное расстояние по одному из популярных районов города и не оставили следов на скрижалях истории.
— Каких людей вы имеете в виду?
— Загорских и даму с собачкой. Обратите внимание на антураж первого убийства: Поклонная гора, Триумфальная арка, Бородинская панорама. Есть на Кутузовском и другие приманки. Там ведь с утра до вечера болтается столько туристов, да и интуристов. Сплошь и рядом фотографируют, снимают на камеры. Не могли же эти преступники не попасть к кому-нибудь в кадр.
Подумав, Галина сказала:
— Александр Борисович, вы меня удивляете. Сами же всегда учили, чтобы мы не занимались маниловщиной. Где мы найдем таких туристов-интуристов? Кто из них проявил свои пленки? Они эти пленки, может, через год проявят где-нибудь в Занзибаре. Да даже если завтра в Москве, как их обнаружить? Давать объявление в газетах?
— Критика признана справедливой, — согласился Турецкий. — Только это не маниловщина, а типичная попытка утопающего схватиться за соломинку. Чуешь разницу?
— Чую.
— Или, скажем, магазины, мимо которых они проходили по пути к своей машине. Ты же была там?
— Разумеется.
— Ведь бутик на бутике сидит и бутиком погоняет. Один дороже другого. — Одержав вчера победу над женой, ратовавшей за покупку новой куртки, Александр Борисович говорил о торговых точках без привычного отвращения. — Наверняка такие магазины оснащены камерами слежения.
— Ну так что с того? — удивилась Романова. — В помещениях охранников обычно установлены маленькие черно-белые мониторы. Неужели они могут запомнить, кого там видели?!
— Но ведь все же записывается.
— Разве все?
— Конечно. Иначе какой смысл их держать? — Турецкий встал и возбужденно заходил по кабинету. Три шага в одну сторону, три в другую. Сидевшая по ту сторону стола Галина только позыркивала на него глазами. Большие серые зрачки, как в мультипликации, туда-сюда, туда-сюда бегали за шефом. — Ведь неизвестно, когда произойдет преступление. Не могут же камеры включаться только тогда, когда началось ограбление магазина. Они постоянно работают на запись.
— Потом-то записи стирают. Не хранить же их вечно. День прошел спокойно, на следующий день можно ликвидировать запись.
— Ты права как никогда. А теперь нужно разобраться, кто из нас занимается маниловщиной. — Турецкий снова уселся на свое место за столом. — Тебе же прекрасно известно, как у нас работают люди — тяп-ляп. Это относится и к тем, которые следят за видеокамерами. Да, должны вести наблюдение, а записи через какое-то время стирать. Думаю, не сразу, например, через неделю. Но некоторые из них вообще забывают включать, другие — сломаны, третьи — экономят электроэнергию. А какие-то работают без перерыва, и никто никаких записей не стирает. По правилам они должны храниться несколько дней, уж никак не меньше недели, может, даже месяц.