— Я твой друг, — с укором сказал Марат. — К тому же я твой земляк. И я сделаю все, чтобы помочь тебе. Хочешь ты этого или нет.
Сулейману стало стыдно. Набросился на человека ни с того ни с сего. А ведь он пришел с лучшими намерениями. Поддержать, утешить…
— Извини, — тихо произнес Сулейман. — Правда, прости. Просто мне и в самом деле очень паршиво.
Марат понимающе покивал:
— Пойми, брат, я не призываю тебя относиться к этому легче. Но ничего уже не исправишь. Попробуй просто об этом не думать. Кстати, учитель узнал о твоей травме и велел передать тебе это…
Марат вынул из кармана сложенный вдвое листок бумаги и протянул Сулейману.
— Он еще здесь? — спросил Сулейман, разворачивая листок.
Марат уныло покачал головой:
— Нет. Ты же знаешь, ему опасно находиться в одном месте больше нескольких часов.
— Но он в Германии?
— Точно не знаю, но, скорей всего, нет. Мы проводили его до аэропорта, и он улетел. Куда — не знаю.
Сулейман поднес листок к глазам. Он был испещрен фиолетовыми арабскими завитушками.
— Здесь же по-арабски, — разочарованно протянул Сулейман.
— Я знаю, — кивнул Марат. — Здесь написано, чтобы ты не терял присутствия духа и поскорее поправлялся. Аллаху нужны такие люди, как ты. Ты избран.
— Так и написано? — с сомнением. спросил Сулейман.
— Да.
— Надо же… Прямо как в «Матрице». «Ты избранный, Нео, тебя ждет великий путь!»
— Так и есть! — засмеялся Марат. — Всех нас ждет великий путь, если мы не сдадимся и не выпустим меч из рук.
Сулейман горько улыбнулся, вздохнул и сказал:
— Не знаю, как насчет меча, Марат, но мяч я, кажется, уже потерял.
Марат взял из рук Сулеймана письмо, вынул из кармана зажигалку, высек язычок пламени и поднес его к письму. Бумага занялась сразу. Марат держал письмо до тех пор, пока огонь не поднялся до самых пальцев, затем бросил его на пол и растоптал.
— Ну что теперь? — спросил он Сулеймана.
Тот пожал плечами и ответил:
— Контракт будет аннулирован. Я поеду в Россию. Вот, собственно, и все.
Дверь Грязнову открыл высокий, худой старик с лицом, испещренным морщинами, и впалыми, красноватыми глазами, смотревшими на мир с каким-то затаенным испугом.
«Видать, здорово старика жизнь потрепала», — решил Грязнов и приветливо кивнул.
— Здравствуйте, Сулейман Фархатович. Я Грязнов. Старик прищурился.
— Да-да… Это с вами я разговаривал по телефону, верно?
— Абсолютно.
— Проходите.
Табеев-старший потеснился, впуская гостя в квартиру.
— Если хотите, можете не разуваться, — сказал он. Грязнов взглянул на тканый ковер, устилающий пол,
и сказал:
— Да нет, я, пожалуй, все-таки разуюсь.
Оставшись в носках, Грязнов прошел в комнату. В комнате, на диване перед телевизором, сидела женщина. Поздоровавшись с Грязновым, она поднялась с дивана и ушла в соседнюю комнату.
— Моя жена, — объяснил Табеев-старший.
— Мама Сулеймана? — спросил Грязнов.
Табеев покачал головой:
— Нет. Это вторая жена. Мама Сулеймана умерла пять лет назад. — Он сделал грустное лицо и что-то тихо прошептал на незнакомом языке.
«Что-то типа — царствие ей небесное», — понял Грязнов.
Они сели за небольшим круглым столиком. Хозяин взял чайник и вопросительно посмотрел на Грязнова. Тот отрицательно покачал головой. Хозяин вздохнул и с явным сожалением поставил чайник на место.
— Хорошая квартира, — одобрительно сказал Грязнов, окинув взглядом комнату. — Я слышал, что вы купили ее недавно?
— Недавно. Пришлось продать квартиру в Казани. Плюс сын кое-что подкинул.
— А почему уехали?
Старик нахмурил лохматые брови, отчего его грустное, морщинистое лицо стало похоже на лицо старого волшебника, который проиграл схватку со злом.
— Сулейман, когда приехал из Германии, был совсем плохой, — негромко сказал старик. — Он сильно переживал из-за того, что его уволили из команды. Операция на голени прошла с осложнением. После второй операции ему запретили заниматься футболом. — Старик задумчиво пожевал запавшими губами. — Раньше он спиртного и в рот не брал, а тут… Стал постоянно пропадать в кабаках с этими бандитами…
— С какими бандитами? — насторожился Грязнов.
— Да со своими друзьями. Были у него друзья по школе. Сначала-то работали на заводе, как нормальные люди, а потом сладкой жизни захотелось — надели спортивные костюмы и стали бизнесменами. — Старик тяжело вздохнул. — Только знаю я их бизнес. Обложили данью торговцев на рынке — вот и весь бизнес.
— А Сулейман? Он тоже занимался с ними «бизнесом»?
— Какой там, — махнул рукой Табеев-старший. — Деньги у него еще с Германии остались. Успел, слава аллаху, заработать. А вот собутыльников он с собой из Германии не привез, поэтому пил с этими.
Табеев вздохнул, на этот раз тяжелее прежнего, и о чем-то глубоко задумался. Грязнов посидел с полминуты, глядя на старика, затем деликатно покашлял в кулак.
— Сулейман Фархатович, вы сказали, что ваш сын связался с рэкетирами. Так что случилось потом?
— А потом он напился и пошел с ними «на дело». А там милицейская облава. Подонки эти убежали, а Сулеймана моего сцапали. Так ведь всегда бывает, да? Виноватые убегают, а невиновных сажают в клетку. Как зверя. — Табеев хрипло вздохнул. — Ладно. Пришел я к нему, значит. «Как же так, — говорю, — Сулейман?» А он мне: «Ничего, отец. Раз я здесь, значит, Аллаху так угодно». Рассердился я. Говорю: «Чушь ты несешь, Сулейман. Разве может быть угодно Аллаху, чтобы ты сидел в клетке? Люди должны ходить под небом и дышать чистым воздухом». А он мне: «Значит, надо было, чтобы я сел в клетку за разбой и вымогательство. Не ровен час — посадили бы за убийство. Вот и получается, что Аллах меня сюда от самого себя спрятал». «Э, — говорю, — какой глупый ты, Сулейман, хоть и мой сын. Разве может человек убежать сам от себя?» А он вздохнул и говорит: «Не знаю. Но попытаться стоит».
Старик протер пальцем воспаленные глаза и снова впал в задумчивость.
— Ясно. Значит, впаяли вашему сыну разбой и вымогательство, — вновь напомнил о себе Грязнов. — И что было потом? Почему он не в тюрьме?
— Потому что не все деньги пропил, — коротко ответил Табеев-старший. — Об остальном догадывайтесь сами.
— Ясно, — вновь сказал Грязнов. — Но почему вы уехали из Казани?