— Это было условие, — ответил старик. — Сулеймана выпускают из тюрьмы, а мы уезжаем из родного города. Сулеймана выпустили, и мы уехали. Вот и все.
— Сулейман Фархатович, честно говоря, меня больше интересует жизнь вашего сына в Германии. Я знаю, что он связался с нехорошими людьми, с террористами. Это так?
— Так, — ответил Табеев-старший и поморщился. — Грязные собаки они, а не люди. Пудрят людям мозги, заставляют их брать в руки оружие. А зачем оружие? Куда оружие? Что мы, на войне? — Старик покачал головой и ответил сам себе: — Нет, не на войне. Надо мирно жить, славить Аллаха и растить детей. Если в дом твой вошли с оружием, тогда да, тогда мужчина должен воевать. А раз не вошли:— кому нужна война?
— Полностью с вами согласен, — кивнул Грязнов. — Но, будучи в Германии, Сулейман так не думал, правда? Когда же он успел переменить свои взгляды?
— А он и не переменил, — просто ответил Табеев-старший. — Я их ему переменил. Долго я с ним разговаривал, не один день. Про предков наших рассказывал, которые хлеб выращивали и скот пасли. Про то, как отец мой, дед его, на большой войне погиб, чтобы мы чистым воздухом дышали. Про детей, которых надо растить, но сперва родить. Он же в этой Германии не в себе был. От тоски и к плохим людям пошел, чтобы одиночества своего не чувствовать. — Старик горько усмехнулся. — Опять же молодой был, глупый. Думал, так и надо жить.
— И что, удалось вам его переубедить или нет?
— Как — не удалось? Удалось! Сейчас он бывших своих друзей, собак этих, на дух не переносит. Они ему письма из Германии присылали. А в письмах писали: скучаем, мол, по тебе, Сулейман. Ты, писали, отныне с нами, а наше дело правое.
В глазах Грязнова блеснуло любопытство.
— И что Сулейман?
Старик улыбнулся, обнажив длинные, желтые зубы, и покачал головой:
— Ни разу им не ответил. «Не хочу, — говорит, — отец, я к этим шакалам возвращаться. Пускай они без меня воду мутят, а я просто жить хочу и воздухом чистым дышать, как ты меня учил». Вот и живет теперь, — заключил Табеев-старший и на этот раз не только улыбнулся, но и одобрительно покачал головой.
— Сулейман Фархатович, не могли бы вы рассказать мне о друзьях вашего сына подробнее? Я имею в виду друзей, которые остались в Германии, а не в Казани.
— Да что о них рассказывать… Знаю только, что встречались они. Рассказывали Сулейману про ваххабизм и звали его к себе — веру нашу переделывать.
— А чем они занимались помимо встреч?
Табеев покачал головой:
— Этого я не знаю. Сулейман говорит, дела плохие задумывали. В магазине хотели беспорядок учинить.
— В каком магазине?
— В большом. А больше ничего не знаю.
— Значит, в большом… — задумчиво повторил Грязнов и, почесав пальцем подбородок, предположил: — Вероятно, в каком-нибудь немецком супермаркете. Сулейман Фархатович, а что значит «беспорядок»?
— Не знаю, уважаемый. Я так думаю, что бомбу хотели взорвать или еще что-нибудь. Я Сулеймана про это спрашивал, так он не говорил. А сейчас и подавно не скажет. Противно, говорит, вспоминать про все это. А я лишний раз и не напоминаю.
Старик внимательно посмотрел на Грязнова и сощурился:
— А зачем вам это? Ведь мой Сулейман ни в чем таком не замешан. Да и мулла мне сказал, что вы против моего сына ничего не имеете. Зачем же тогда интересуетесь?
— Да дело у меня к нему одно есть, — ответил Грязнов.
— Дело? Какое дело?
— Государственной важности. Хочу, чтобы сын ваш помог нам террористов поймать. Он ведь с ними не ругался, а значит, остается для них своим. Они ему доверяют, а это нам на руку.
— Ага. — Старик задумался. — Значит, хотите на моего Сулеймана большую рыбу поймать. Вроде как на живца. Дело ловкое, да только про живца во время рыбалки никто не думает. Только о рыбе.
— Не волнуйтесь, Сулейман Фархатович, о вашем сыне мы думать будем. Это я вам лично обещаю. И потом… — Грязнов пожал плечами. — Возможно, его помощь нам и не потребуется. Сперва мне нужно посмотреть на него, прикинуть, годится ли он для такой работы или нет.
Старик молчал. Лишь сверлил Грязнова своими черными глазами, в которых явно читались недовольство и настороженность.
— Не знаю, не знаю… — сказал он наконец. — Не затем я сына растил, чтобы ради вашего «дела» на смерть его отправлять. Будь оно хоть трижды государственным.
— Никто не говорит о смерти, — мягко возразил старику Грязнов. — Вот вы только что говорили, что человек должен жить в мире, дышать чистым воздухом и растить детей. А если в твой дом пришли враги, то нужно бороться. Так вот, враги уже пришли. Они взрывают дома, убивают ваших братьев и сестер. На их совести тысячи ни в чем не повинных людей. И если этих подонков не остановить — жертв будет еще больше. Все, что мы хотим, это не допустить новой крови. А для этого нужно поймать мерзавцев и посадить в клетку, как диких зверей. И если вы мне не поможете — ваша совесть не будет чиста.
— Но я не убиваю людей, — возразил Табеев-старший.
— Но их убивают с вашего молчаливого согласия, — сказал Грязнов. — А разве это не одно и то же?
Табеев-старший задумчиво покивал:
— Да-да… Я все понимаю, Вячеслав…
— Иванович.
— Вячеслав Иванович, — кивнул старик. — Но поймите и вы меня. Вы ведь из московской милиции?
— Да.
— Ну вот. Я смотрю телевизор и вижу, как работает наша московская милиция. Оборотни, взяточники, да и просто негодяи. — Заметив, как изменилось лицо Грязнова при слове «негодяи», Табеев остановил его жестом. — Погодите возмущаться, вот я вам сейчас расскажу один случай. Как-то раз… года, наверное, полтора назад… вышел я из метро поздно вечером. А рядом с метро стояли подростки, совсем еще мальчишки, лет по четырнадцать-пятнадцать. Увидели меня и закричали: «Смотрите, черномазый!» Я повернулся и пошел к автобусной остановке, но не тут-то было. Они меня догнали — благо ноги молодые, здоровые. Сбили с меня шапку, схватили за ворот пальто и повалили в снег. И стали пинать. А неподалеку стояли два милиционера… Вы думаете, они бросились мне на помощь? Нет, уважаемый. Они просто отвернулись и сделали вид, что ничего не происходит. Мальчишки подняли меня со снега и бросили на прилавок ларька, где торговали цветами. И только тут продавщицы подняли вой. Но не потому, что пожалели меня, а потому что пожалели цветы, на которые я упал. Мальчишки засмеялись и убежали. И знаете, что было потом?
— Что?
— Не успел я вытереть кровь с лица, как милиционеры подошли ко мне. Подошли и потребовали паспорт. На беду, паспорта у меня с собой не было — забыл дома. Тогда один из них сказал: «Ну что, черномазый, получил по мозгам? Не хрена было по Москве шастать. Езжай в свой Чучмекистан, пока тебе совсем башку не оторвали».
— И что, вас забрали в отделение за то, что у вас с собой не было паспорта?