— Нравится? — явно гордясь своим жилищем, спросил Бондаренко.
— Да, очень функционально. И уютно.
— Аск! Считайте: прихожая, она же гардеробная — раз! Если открыть дверь шкафа, за ней можно спокойно переодеться. Никто из присутствующих в комнате не увидит. Далее гостиная, она же столовая — два! Далее, кабинет — три и спальня — четыре. Четыре в одном флаконе.
— Вы это все сами сделали?
— Аск! Что здесь делать-то? Плиты ДСП, обтянутые гобеленом. Я ведь это давно придумал, задолго до нынешних дизайнеров. Когда еще современных материалов не было. Можно все переделать, сделать раздвижные стены-гармошки. Но мне и так нравится. Где будем пить? В гостиной или в столовой? — без паузы спросил он.
— Это же одно и то же. Одна зона этого... проживания, — слегка обалдел от натиска Турецкий.
— Не скажите. Возле круглого стола — это столовая. А возле журнального, с креслами, — там гостиная.
— Давайте в гостиной, — выбрал Саша.
— Велл!
Бондаренко вынул из горки два бокала, бутылку коньяка. Из маленького подвесного холодильника, выдержанного в темных тонах, извлек тарелочку с нарезанным сыром и блюдце с порезанным же лимоном.
— Это у вас всегда закуска наготове?
— Конечно! Я же писатель!
— Вообще-то я с официальным визитом, — напомнил Турецкий.
— Ну и что? Можно совмещать полезное с приятным. Лично я вообще стараюсь жить по этому принципу.
— Получается?
— В общем, да.
Он налил коньяк.
— Если служебная этика запрещает вам выпивать с... допрашиваемым — так, что ли, я называюсь? — можете считать данный акт профилактикой гриппа. Микробы от коньяка дохнут.
— А вирусы?
— Те еще быстрее. Ну, прозит!
Саша пригубил рюмку, наблюдая, как лихо опрокинул порцию его визави.
— Тем не менее разговор наш будет записан на пленку. — Турецкий поставил диктофон на столик. — Должен же я отчитаться перед начальством за столь приятное времяпрепровождение.
— Да, да, приятное с полезным.
— Тогда начнем. Я задаю вопросы, вы отвечаете. Где вы работаете, Борис Борисович? Кто вы по профессии?
— Я литератор. Закончил сценарные курсы ВГИКа.
— И где-то служите?
— Не где, а кому. Я служу литературе. Где служит Солженицын? Или, положим, ха-ха, Александра Маринина? За своим письменным столом. Вы, я вижу, в замешательстве. Вспоминаете писателя по фамилии Бондаренко?
— Признаться, не имел удовольствия читать...
— Думаю, что имели. Я, Александр Борисович, «литературный негр». Знаете о существовании такой профессии?
— Читал в газетах. Но встречаться, признаться, не приходилось.
— Я перед вами, — склонил голову Бондаренко. — Работаю в жанре детектива.
— И что, это выгодное занятие?
— На жизнь хватает. Я, знаете ли, неприхотлив. На коньяк, приличную закуску и одежду зарабатываю. А также на подержанную иномарку и ежегодную поездку куда-нибудь в Турцию...
— ...Или Египет, — вставил Турецкий.
— В Египте я был прошлой зимой, — спокойно ответил Бондаренко и налил себе еще коньяку. — Я, с вашего позволения, еще хряпну. Очень помогает от болей в горле.
— Валяйте. А как же вы зарабатываете себе пенсию?
— Обыкновенно. Заключаю договор с издательством. Все положенные законом отчисления делаются, ежегодно сдаю декларацию о доходах. Я чист перед законом, как первый зимний снег.
— А самолюбие? Неужели не хочется стать знаменитым?
— Не хочется. Теряешь право на частную жизнь. Прайвиси. Я ценю свою частную жизнь превыше всего.
— Вот о ней и поговорим. Вы знакомы с Верой Павловной Новгородской?
— Знаком. И вы об этом знаете, раз уж пришли сюда с визитом. Кроме того, за нами с Верой следят, — спокойно заявил Бондаренко.
— Неужели? — как бы удивился Турецкий.
— Не изображайте, пожалуйста, святую простоту, Александр Борисович. Я ведь в некотором роде еще и актер. И тонко чувствую фальшь. А поскольку работаю в детективном жанре, некоторые вещи чувствую острее, чем обычный обыватель. Мы выходим с Верой Павловной на прогулку и видим праздношатающегося молодого человека, которому почему-то тоже хочется гулять в промозглую осеннюю сырость. Вера Павловна приезжает ко мне в гости и жалуется, что возле ее дома стоит бежевая «пятерка», которая следует за ней, едва она выезжает со двора. По пути следования «пятерку» меняет вишневая «восьмерка», которая сопровождает Веру Павловну до моего дома. Неужели вы подозреваете Веру в убийстве? Или меня?
— Вы полагаете, нет никаких оснований? Какие у вас отношения с Новгородской?
— Порядочный мужик о своих отношениях с женщиной, тем более с замужней женщиной, никому не рассказывает. Даже следователю по особо важным делам. Мы с Верой Павловной знакомы уже год, мы дружим. А все остальное никого не касается.
— К сожалению, касается. Устранение нелюбимого мужа, вполне приличное наследство, на которое можно безбедно существовать с любимым, но ленивым человеком, — разве это не мотив? Разве в детективах такие мотивы не описаны?
— Александр Борисович! Должен вам заметить, вы плохой психолог. Мне кажется, моя берлога вполне отчетливо говорит о том, что я человек абсолютно самодостаточный. Что меня все устраивает в этой жизни. И я слишком ленив, чтобы кого-либо убивать. Пусть даже не своими руками. Согласитесь, убийство — хлопотное занятие, чреватое к тому же возможностью лишения свободы. А я более всего на свете ценю именно свободу, понимаете? Свободу жить так, как хочется. Это выражается и в том, что я абсолютно не амбициозен — иначе я изо всех сил рвался бы наверх — на телевидение, например. Сценарии телесериалов — вы думаете, их сложно написать? Тьфу! Как два пальца... Извините за выражение. И знакомые люди, которые могли бы составить протекцию, в этой среде у меня есть. Но я не хочу быть рабом ни кретинов-продюсеров, ни чванливых мальчиков — руководителей телеканалов, ни режиссеров с сомнительными наклонностями. Ни больших денег, в конце концов. Также я не хочу быть рабом семейных уз. И Вера Павловна прекрасно это знает. Я не собираюсь жениться на ней и претендовать, таким образом, на ее наследство. Я даже в отдельной квартире жить не хочу. Меня вполне устраивает эта коммуналка, где есть старушка соседка, которая всегда нальет мне стакан молока, если я накануне перепил. А я всегда принесу ей хлеба из лабаза и лекарств из аптеки. Вера Павловна нравится мне как женщина, но она слишком состоятельна для меня. А я презираю мужчин, живущих за счет женщин, понимаете? Так какой же у меня или у Веры мотив убийства? В чем он состоит?